Сказ о Владе-Вороне

— Знаю я, отчего ты настолько безрассудно смел, — прошептала она прямо в губы разбитые и окровавленные.

— Я всегда такой, — произнес Кощей, потянувшись вперед, насколько позволяли оковы, почти касаясь уст ее сахарных поцелуем, но все же останавливаясь в непосредственной от них близости.

Юркий острый язычок провел по его губам, кровь слизывая. Моревна победно улыбнулась и отстранилась.

— Сладко, горько, солоно… — произнесла она. — Любый мой, ненавистный мой…

Кощей фыркнул, голову чуть назад запрокинув и к плечу склонив, поглядел на нее свысока и презрительно.

— Холодный ты… бесчувственный, — упрекнула Моревна, — любить не способный. А ведь попытайся ты хотя бы, жили бы мы душа в душу.

— Это очень спорное утверждение, — заметил Кощей.

— Какое именно?

— Любое, — фыркнул он.

— В таком случае тебе будет интересно узнать о своем просчете.

— Да ладно! — рассмеялся Кощей. Пусть и невесело, каркающим и почти безумным, но смехом. То, как стиснули белые пальцы рукоять деревянную плети гибкой, дорогого стоило. По безупречно-прекрасному лицу прошла тень злобы. — Никогда Навь не покорится тебе, покуда я жив. А я… — Кощей перевел дух, а то голос внезапно осипнуть вознамерился, — бессмертный.

— Но не вечный и не неуязвимый!

Кощей вздрогнул, но тотчас взял себя в руки, а волю — в кулак и молвил:

— Смешно, как ты иной раз понятиями играешь. И у кого научилась?.. Так вот, даже если уморишь ты меня совсем, лишусь я не только сил, но и разума, все равно не видать тебе ни царства моего, ни границ, ни могущества.

— С правянами связался, змей… — прошептала Моревна. — Ну ничего. Скоро на них управу найдут свои же — русичи. Слышал, небось, какая напасть на вас идет? Конец силе, а пришлые проповеднички, понимаешь ли, предпочитают души очищать мучительными страданиями. Мое время грядет, Кощей. Ох и развернусь я в Яви, всех под крылами своими соберу и укрою!

— Неправда, — на удивление спокойно произнес Кощей. — Что бы ни являлось на Русь с востока ли, с запада ли, с севера или с юга — наша то земля, ею и будет. Годы пройдут, века, тысячелетия, сорок сороков минет, а русичи так собой и останутся. Кровь — не водица, а уж искры в ней божественные тем паче убить невозможно.

— Вот я и проверю. Начну с очей твоих проклятых! — прошипела Моревна, сорвала с пояса кинжал, обнажила и острием к глазу Кощея поднесла, совсем чуть до него не достав.

Сердце глупое куда-то в пятки упало. Зажмуриться захотелось просто нестерпимо, но помогли оковы, в запястья впившиеся, — боль пересилила страх. Заставил себя Кощей не на сталь острую смотреть, а в глаза Моревны — глубокие, красивые, чистые, словно небо весеннее. Все же, как бы ни измывалась она над ним, — не уродовала. То ли понимала всю бесполезность этого, ведь при возвращении сил и облик в норму придет, то ли жалела, а может, питала какое-то извращенное удовольствие от созерцания его лица.

— Начни, краса-девица, коли хочешь, — сказал Кощей. — Если сама не способна решиться, то я тебе помогу.

Тотчас отстранила она руку и ударила кинжалом в грудь. По самую рукоять клинок вошел, меж ребер проскочил и пронзил сердце. Из горла хрип вырвался, а потом и сиплый смех.

Жуткое то, должно быть, оказалось зрелище: окровавленный пленник в кандалах с кинжалом в груди, хохочущий навзрыд и отплевывающий кровь. Ненадолго хватило Моревны, выдернула она кинжал, снова на пояс в ножны повесила и поморщилась.

— Ничего, — прошипела она, — посмейся, пока можешь. Ты ведь не знаешь, что слуга твой, из людей взращенный, шел сюда тебя выручать, да сам по дороге помер, стрелой пронзенный.

Смех действительно пропал, а ледяная игла вошла в душу, но голос не дрогнул, когда Кощей сказал:

— Ошиблась ты, сердечная. Нет у меня слуг из числа людей, их и не было-то никогда.

— Ужели так, Кощей? — усмехнулась Моревна. — А жрецы в одеждах черных с черепами из темной стали кто таковы? Не волхвы ли чернобожьи?

— Волхвов много всяких и разных, служат богам не все, и тебе о том известно.

— Тогда его смерть для меня еще приятнее. А то ишь чего люди удумали: Кощея Бессмертного из полона выручать.

Знал он единственного человека, достаточно безумного для такого. С одной стороны, не верил, с другой — наоборот. От тревоги кровь быстрее потекла, из ран вырываясь, а дыхание перехватило совсем: ни вздохнуть, ни выдохнуть не выходило.

— Неужто проняло?! — воскликнула Моревна, не скрывая радости. — Может, описать тебе его? А то вдруг сомневаешься.

— Не трудись, — вымолвил Кощей каким-то чудом. Ведь не может же никто говорить, весь воздух из легких вычерпав.

— А мне нетрудно, яхонтовый мой, — заявила Моревна. — Молодец этот совсем на обычного русича не похож. Видать, близость к тебе свою роль сыграла. Хоть и красив, но странен. Волос черен у него, будто ночь или… вороново крыло. Да, пожалуй, такое сравнение вернее, — и, насладившись выражением его лица, воскликнула: — Что ж ты, Кощеюшка, вздрогнул так и побледнел? Негоже тебе человечность проявлять, не к лицу.

— Не тебе о том судить…