Сказание и иносказание. Юнгианский анализ волшебных сказок

Тем не менее, в контексте подобной ситуации мы должны спросить самих себя: не делаем ли мы что-то фундаментально неправильное, когда сближаем процессы развития и взросления психики с идеей о том, что существует нечто вроде стандартизированного метода и техники, как, скажем, в хирургии, иначе говоря, определенного приема, который применим внешним образом к пациенту с тем, чтобы привести его к оптимуму эмоционального развития и здоровья. И здесь возникает проблемный вопрос:

нет ли здесь и в самом деле другого пути? Являются ли все наши вмешательства и усилия в этой области, опирающиеся на наши подтверждения того, что избранные нами специфические методы достаточно успешные, хорошие и правильные, действительно эффективными и могут и в дальнейшем применяться и к другим пациентам, хотя, возможно и с некоторыми изменениями?

Ответ на этот вопрос может прояснить экскурс в алхимию, расцвет которой пришелся на Средние века. Читатель Юнга должен быть знаком с параллелями между символизмом психических процессов взросления и развития и алхимическим символизмом[115]. <…>

Глава 2 Первоначальное интервью

Начало каждого анализа знаменует первоначальное интервью или анамнез, в зависимости от школы, к которой принадлежит (или которой придерживается) тот или иной аналитик. Кроме множества рассыпанных замечаний самого Юнга, имеется всего несколько работ по проблеме первоначального интервью (Лондонская школа — Adier 1961, американцы — Singer 1976, Whitmont and Kaufmann, 1973). Зачастую первоначальное интервью осуществляется естественным путем после того, как пациент решил пройти анализ, и установлен факт наличия того, что фрейдисты обычно называют «аналитический альянс», «терапевтический альянс» или «рабочий альянс». Рассматривая данный вопрос практически, мы прежде всего сталкиваемся с необходимостью принятия решения: среди большого количества поступающих пациентов, всякий раз необходимо придти к выводу: показан или нет аналитический подход в случае их заболевания или проблемы. Соответственно, необходимо сделать различимой разницу между первоначальным интервью и процессом знакомства пациента с самим аналитическим методом. Эти области следует рассматривать отдельно. Далее встают два вопроса: первый, имеет ли смысл посвятить отдельную главу этой теме, и второй, не противоречит ли аналитик так называемому «духу» юнговского анализа, если он специфически структурирует эту первую встречу между врачом и пациентом? Ибо, как мы знаем, сущность, которая лежит в основе индивидуального человеческого бытия, есть свобода и творческое развертывание и самораскрытие.

Опыт мировой практики в аналитической психологии говорит, что первоначальное интервью является для аналитика и попыткой ответить на существенные вопросы диагноза и симптоматологии. Но здесь есть опасность — о которой знают аналитики — оказаться привязанным к закрытой системе, поскольку медицинская нозологическая структура (или номенклатура) далека от совершенства, и привязка к определенной нозологии плюс специфическая конкретная техника приводят к синдрому прокрустова ложа и более препятствуют процессу индивидуации, нежели способствуют ему.

И, однако, мы сталкиваемся с тем, что невозможно начинать анализ хаотически и необходимо как-то структурировать начальный этап. Мы вынуждены размышлять о клинической картине пациента и решать, хотя и нетрадиционно, и оценивать, подходит ли здесь аналитическое лечение или нет. Эта проблема ни в коем случае не ограничивается только аналитической психологией. Фрейдовский психоанализ имеет сходную проблему в первоначальном интервью. Не случайно, Аргеландер (Argelander 1967) говорит о первоначальном интервью, как о пасынке психотерапии. Существует целый ряд работ на эту тему, начиная с 1938 года (список авторов см.: Dieckmann 1991). В частности, Штекель (Steckel 1950) посвятил первую главу своей книги о технике аналитической психотерапии первоначальному интервью.