Сказание о флотоводце

Бронзовая цветом, со следами пуль на стволе, она была неотличима издали от настоящей и, как ни странно, радовала глаз моряков, принимавших многое несбыточное на веру, при всей храбрости не лишенных подчас чего-то детского. Среди моряков были пастухи и садовники, кузнецы и пахари; около трехсот добровольцев крестьян, привыкших к морю, шло к русскому адмиралу на корабле, которому еще не дали названия.

Ими командовал монах, Данило Милянич, не сменивший своего черного одеяния, оказавшийся самым искусным из них в кораблевождении. Монах знал Ядран1,

________________________________________________

1 Средиземное море.

пути в Босфор и в Севастополь, звездную карту неба, укромную заводь едва приметных бухт, спасительную черноту ночей. Так же, как и знакомый ему по годам юности Петро Богов, он умел делать все посильное человеку, считал и свое монашеское занятие не более чем "святым ремеслом", но применению своих сил в миру ставил непреложным условием независимость от Порты и власть народной скупщины. Сейчас он хотел, высадясь у Севастополя и передав корабль адмиралу, выждать конца войны, а потом, пройдя вдоль и поперек по русской земле, обойдя ее с юга до севера, написать "хождение по земле братниной" во исполнение старинного завета сербских церквей.

Монах ютился со всеми в темном, разделенном кусками nаpyca, пахнущем смолой корабельном трюме. Икона Мирликийского чудотворца, покровителя моряков, старика с жухлым и веселым лицом, не похожим ни на одного святого, стояла в углу между кремневых ружей и старинных тинолем на большой бочке с питьевой водой, как на аналое. Монах делил трапезу между всеми: воду, хлеб, вареное мясо и ракию1, спрятанную в бутылях. Первую ночь он провел у штурмового колеса, день проверял оружие, вечером стоял на молитве. Море, бархатисто-темное, вбирало в себя безоблачную синеву неба, дымчатый свет звезд и бережно влекло корабль потайной силой своих волн, мягко клонящихся в одну сторону с парусом, к северо-востоку. Утром юноша-серб, самый молодой в команде, с лобастым внимательным лицом, нахмуренными белыми бровками, в домотканой рубахе с блестящими на солнце пуговками, выделанными из ракушек, обратил внимание черного монаха на темнеющие вдали корабли. У них не было подзорной трубы, и только острота зрения могла предостеречь от опасности. Они проходили Босфор и в этом самом узком месте могли быть на виду, не видя ничего сами, кроме ненавистных, рвущихся ввысь минаретов на берегу и мечетей в отсветах солнца, как десятки зеркал передающих отражение своих куполов.

Монах мелел приспустить паруса, задний из них, с намалеванным углем изображением Слэда и капудан-паши, закрыл своей тенью прагию, и издали их корабль должен был походить теперь на рыбачью шаланду, несущую мир и покорность всем своим видом.

_________________________________________________________

1 Род водки.

Монах сетовал на себя за тo, что не рассчитал время, здесь он думал проходить ночью, но пришел раньше, и сейчас самое благое было бы идти вблизи чужих кораблей, закрывающих даль парусами. На всякий случай он велел вооружиться, и сербы залегли в трюме, как в апрошах, готовые при первом знаке ворваться на палубу. Но все благоволило им, и в темноте они были далеко от Босфора, приблизившись теперь к эскадре, невиданно и неслыханно грозной. Раскинувшись на несколько верст, шли тяжелые корабли в сплошной завесе парусов, словно двигался по морю, исторгая конское ржанье, крики петухов, запахи хлеба и сена, плавучий материк с несметным числом обитателей. Высокие борта по укрывали облитых светом луны медно-рыжих пушечных стволов. Впереди, наполняя море глухим рокотом и темня паруса дымом, двигались паровые суда, и такие же медно-рыжие трубы их, похожие на перевернутые стволы орудий, выбрасывали в темноту искры.

- Англичане! - сказал монах. - А может быть, и французы. Идут на русских!

Он не хотел признаться, что подобной корабельной мощи не предполагал ни в одной стране. Безыменный корабль их мог показаться англичанам неизвестным лазутчиком, спешащим сообщить русским о выходе эскадры. Впрочем, наверное, об эскадре русские уже знают.

К рассвету, отделившись от вражеского корабля, они вышли на осененный туманным светом уходящей луны, спокойный простор моря, показавшийся им неприютно холодным. И тотчас же с какого-то дальнего, стоящего на якорях, небольшого судна крикнули им по-французски в переговорную трубу:

- Дозорные? Все ли в порядке?

Они уходили, используя всю силу ветра и все умение управлять парусами, но теперь их бегство озадачило вахтенных, до этого спокойно наблюдавших за маленьким парусником, плывущим вместе с эскадрой. С корабля на корабль, нарастая в ночи, перекатывался негромкий гул голосов и дошел до сербского судна уже тогда, когда ружейный выстрел выбил щепу из его борта и сербам стало видно, что им не скрыться.

- Купчишка какой-нибудь, может быть грек! - рассудил французский вахтенный офицер, обеспокоенный больше тем, как бы не помешать сну своего командующего. Офицер склонен был пропустить купца, но с "Таифа",