Сказание о флотоводце

Левашов вспомнил, что с тех пор, как соорудили библиотеку, старика всегда видели па дежурстве с книгой в руках. Но сейчас впервые он предстал перед всеми не в швейцарской своей должности, а таким же, как другие истым читателем-книголюбом.

И Левашов подумал, что пришло время, когда вот так, подобно Федосеичу, все городские знакомые покажут себя с совсем иной, неведомой стороны, и Севастополь никогда уже не будет тем укромным, благодатным, еще недавно полустепным городком, к которому привыкли старожилы. Но, думая об этом, Левашов не испытывал тоски о прошлом. Ему казалось, будто границы города далеко раздвинулись за его пределы, и, полно, этот ли знакомый ему с детства городок в лазоревой бухте защищает подступы к России?

Куда-то отдалился и почти выпал из сознания белый его домик па Якорной улице, и одно, только одно владело сейчас всеми помыслами: не пустить на русскую землю врага, знать, что чужие заволакивающие горизонт паруса не надует и не заколышет здешний широкий ветер, и праздное гульливое слово чужеземцев не потревожит натруженный покой мертвых и веру в себя живых!

В городе читали обращение Корнилова к морякам, и в этот вечер, повторяя про себя его текст: "Москва горела, а Русь от того не погибла...", распорядитель библиотеки одиноко стоял возле поднятого над библиотечным шпилем флага - сигнала топить корабли. Никто не видел, как распорядитель бродил в пустых, похожих теперь на залы комнатах библиотеки, ночью писал об эвакуации библиотеки и, сам себя отлучив от ненужной должности, торопливо ушел домой, чтобы утром явиться на бастион.

..."Отставники" готовились идти на бастион, но один из них, Вегов, не счел распоряжение Нахимова окончательным для себя. "Адмирал принял, как матросов, и единственное дело, которое отважился поручить, - это встать вместе с землекопами... Или времена Минина и Пожарского повторяются ныне? Или нет для меня иного приложения своих сил?" - рассуждал Вегов.

Сперва, чтобы отвести душу и выведать, что думают о Нахимове "родовые" офицеры из петербурской знати, он завел беседу с одним из них, капитаном Куприяновым, в доме офицерского собрания.

- У славы свои законы - законы рождения и распространения в народе любимого имени, - рассуждал капитан, к неудовольствию Вегова. -И вот есть потребность, как бы вам объяснить, в таком образе человека, каким хотят представить Нахимова,-честнейшем солдатском народолюбце, противостоящем всем казнокрадам и " служивым солдафонам.

- А дальше что? Победим - и что будет делать ваш Нахимов? - прервал его Вегов.-После войны не будут ему мирволить, не думайте.

- Вот и я говорю, - продолжал капитан, мысленно соглашаясь с Веговым. - Куда дальше повернет Нахимов? Нет ему выхода. Или должен будет прижать свою "вольницу", или распустить до того, что она сядет нам на шею и потребует реформ. Тут уж крепостное право не сохранить и с кое-какими привилегиями придется проститься: открывай школы, учи мужика наукам да ремеслам, развивай мануфактурные заведения - иначе этот богобоязненный хлебопашец превратится в разбойника. Понимает ли Нахимов, куда ведет этот еще Лазаревым подготовленный курс: "Матрос - главная пружина на корабле"?

- Где ему, Нахимову, это понимать? Многое от него хотите! - пробасил Вегов. - Да он, к счастью, так далеко не думает. Вы тоже хватили, этакого "народника" из него делаете. Он и не мнит себя им!

- Он не мнит себя им, ваше высокоблагородие, а из него такого делают, потому нужно кое-кому такое о нем представление. И согласитесь, что в защитники Севастополя он годится, но не в спасители от крепостного права. А я сам своего крепостного ни разу не обидел, на матроса руку никогда не поднял, но убежден, что волю да равноправие давать, простому народу нельзя. И так купчишки да чиновная мелкота обнаглели до того, что жить с ними мерзко; дворянство теряет свою духовную власть! И само виновато-дошло до такого позора, как... эти помещичьи гоголевские типы да всякие гусарские кутилы. Но они не дворянство еще, нет...

- Утешили! - сказал в заключение примиренный с капитаном Вегов. Поистине, они не дворянство, как и Нахимов не аристократ. И не подумайте, что Петербург ослеплен им. Меншиков знает Нахимову цену и после войны сумеет пресечь весь этот "артельный" дух на флоте.

- Я бы не согласился с этим выражением - "артельный", - возразил капитан. - Заметьте, никакого панибратства и никакой распущенности Нахимов не терпит, и мичманы от него жестоко страдают, коли допустят этакое заигрывание с нижними чинами.

- Ну, я не настаиваю на слове. В целом я согласен с вами, капитан.

Поговорив так, он пошел к Корнилову и, не смея напрямик признаться в своей обиде, начал сетовать на ничем не оправданную резкость адмирала в отношениях с людьми.