Сказание о флотоводце

- Спасибо вам, братцы, за память, за то, что не пожалели себя, пришли к нам на помощь! Россия никогда не забудет этого.

Он поворачивается и, чувствуя на себе выжидательные и полные тревоги взгляды ополченцев, громко приказывает Стеценко:

- Людей переписать! Скажите им, что буду просить князя направить ко мне.

Беседа у князя, как обычно, коротка, и направление ее неожиданно. Речь идет о расположениях союзников и о донесениях казачьих постов.

- От Рудольфовой горы до Зеленой воздвигают они укрепления, повторяет князь с показным равнодушием и искоса, не поднимая глаз, смотрит на адмиралов, чувствуя себя втайне провинившимся: небось думают, что он, Меншиков, пустил сюда противника, не внял уговору, не принял боя... Где-то в глубине его глаз растет тупое раздражение против адмиралов, - приходят, как обвинители, эти флотские рыцари! Тоном доверительным и вместе с тем свысока, как бы подчеркивая свою к ним чрезмерную расположенность, он говорит: - Противник ведет против нас правильную, по всем законам фортификации, осаду... Несколько кораблей он загрузил в Варне мягкой землей, пересадив с них команду на другие, из Англии привез фашины и заранее приготовился к осаде. Мы же не готовы и даже земли... не имеем, щебень, глина, камень... В городе, сами знаете, в лопатах нехватка, гвоздей не завезли. Можно сетовать на опущение наше, но не опускать рук, чтобы сохранить город. Однако не от сего зависит исход войны, не от сего, и не мелкие наши опущения тому виной. Не все от людей зависит, господа, и Кутузов, с коим душевно знаком был, отходил от неприятеля не по причине трусости... Москву сдавал не по отчаянию, а решившись на великое! Нет, господа, не предваряя событий, перед силой, идущей на нас, не след пенять на опущения и недостатки, а должно понять, что здесь не можем противодействовать неприятелю, но, потеряв город, еще не потеряем Крыма и юга России.

И тут же, как бы смягчая сказанное, обратился к Корнилову:

- Вы, Владимир Алексеевич, сами, голубчик, распоряжайтесь, вам вверена судьба города.

- Позвольте о разночинском полке просить, ваше сиятельство, - перешел к делу Корнилов.

- Вы просите отослать его к вам? - догадался князь.- Пожалуйста! Люди эти в регулярной армии менее, к тому же, принесут пользы, чем в обороне города...

Адмиралы откланиваются и выходят из шатра.

- Не сочли ли вы ссылку на Кутузова обидой его памяти? - шепчет Нахимов Владимиру Алексеевичу. - Не хочет ли светлейший примером поведения Кутузова сказать о своем ему подражании?.. Вот уж поистине помехой окажется это представление им себя новым крымским Кутузовым.

Корнилов молчит. Адъютант светлейшего радостно говорит Корнилову, выйдя к адмиралам:

- Еще одно подкрепление прибудет утром, ваше превосходительство. Свободный полк разночинцев в полном своем составе, с учителями, приказчиками и беглыми слугами... Кого только среди них нет!

- Очень. хорошо-с, - обрывает его Нахимов. - Извольте поторопить их, лейтенант. Беглые, говорите? Как же это? Впрочем. .. если и сербы добрались к нам...

Адмиралы садятся на коней: Корнилов рывком, словно боясь коня, Нахимов неуклюже, не торопясь, - лет двадцать не приходилось им ездить верхами, - и возвращаются в город. Адъютанты направляются следом.

С моря гулко доносятся нечастые пушечные залпы. Не Бутаков ли вступил в перестрелку с неприятельскими кораблями? Нахимов подгоняет коня. Здесь, на Бельбеке, тревожнее, чем в Севастополе!

Миновав гору, они проехали степью мимо казачьего поста и линейного телеграфа. Четырехугольный редут с земляным бруствером и рвом стоял в отдалении от дороги. Над камышовой кровлей высился деревянный шпиль, на нем поперечная, в форме коромысла, перекладина, на концах которой висят два шара, сплетенных из ивовых прутьев. Далее видна "веха" - высокий шест, обмотанный пенькой. Телеграф назывался "маяком". Поглядывая на нехитрое это сооружение, Нахимов представил себе, как в тревогу "замаячит" шар, высоко поднявшись в воздухе, и тут же казак из пикета подожжет "веху".

Опередив спутников, Нахимов подъехал к редуту, где за котлом сидело несколько казаков, и, различив в полусумраке фигуру бородача с пикой, осведомился:

- Не скучаешь?

- Никак нет, ваше превосходительство, - бодро ответил казак, выпрямляясь и незаметно смахивая хлебные крошки с бороды.

И, осмелев, спросил в свою очередь:

- Ваше превосходительство, а вы Нахимова видели?

- Видел. Здесь он сегодня, на Бельбеке.

- Каков он из себя, ваше превосходительство? Может, проедет, так чтобы знать!

- Неказистый собой, похуже вашего есаула. А что, слышал, говорят о нем что-нибудь другое?

- Разное судачат, ваше превосходительство, да только мы, казаки, не знаем...

- Что же судачат о нем, старинушка?

- В наших донских станицах чего не услышишь!- помявшись, ответил казак. - Сказывают, будто он вроде казачьего атамана, выборного, а матросы его вроде казаков с одного куреня, и коли не прав кто, так он, Нахимов, над всеми свой суд вершит, но никого не обидит. И будто обратился он к своим матросам: "Не сдадим, братцы, город, и все тут!"

- А на корабле ты бывал, старинушка?