Сказание о Йосте Берлинге

– Дайте нам отдохнуть, дайте нам спокойно развалиться! – молят старые экипажи. – Слишком долго тряслись мы по дорогам, мокли под дождями и глотали дорожную пыль. Дайте нам отдохнуть! Давным-давно мчали мы господ наших на их первый бал, давным-давно, сияющие и свежевыкрашенные, сопровождали их в любовных приключениях, давным-давно добирались с ними по весенней распутице на юг, на ипподром в Тросснесе. Дайте нам отдохнуть! Почти все господа наши спят вечным сном, а оставшиеся никогда уже не покинут Экебю.

И лопается кожа на фартуках, расшатываются ободья, гниют спицы и втулки. Старые экипажи не хотят жить. Они хотят умереть, как умерли их хозяева.

Многолетняя пыль лежит на них, как саван, и они молча и лениво распадаются, как распадается плоть. Никто их не трогает, кроме неумолимого седока – времени. И то хорошо: при любом прикосновении они рассыплются в прах. Раз в год открываются ворота: приезжает новый постоялец, всерьез решивший поселиться в Экебю. Но как только слуга закрывает ворота, как только новая двуколка или фаэтон попадают в это мертвое царство, усталость и старческая немощь одолевают вновь прибывшего. Моль, крысы, жучки-древоточцы и другие служители распада дружно набрасываются на него, но ему все равно. И экипаж гниет и ржавеет в сладком полузабытьи.

Так и было. До сегодняшней ночи.

До сегодняшней лютой февральской ночи.

В эту ночь, в эту лютую февральскую ночь, велит майорша отворить каретный сарай.

И в свете фонарей и факелов ищут ее слуги экипажи, принадлежащие нынешним кавалерам – обитателям Экебю. Вот двуколка Беренкройца, вот сани Эрнеклу с фамильным гербом, вот узенький возок с кибиткой кузена Кристофера.

Майорша даже не смотрит, летние или зимние экипажи выкатывают слуги из сарая, ей важно, чтобы каждому из кавалеров достался свой.

А в стойле будят старых коней, дремлющих над своими яслями.

Что ж, беспечные мечтатели, пришел ваш час: сны иногда оборачиваются явью.

Снова предстоит вам взбираться по крутым склонам и жевать подгнившее сено на постоялых дворах, снова придется отведать вам плетки, снова придется гнать по льду, такому скользкому, что и ступить на него страшно.

Они словно оживают на глазах, эти старинные экипажи! Низкорослых, выносливых норвежских лошадок, словно в насмешку, запрягают в похожий на собственное привидение, покрытый вековой пылью высоченный фаэтон, длинноногих скаковых коней – в низенькие беговые сани. Экипажи скрипят и потрескивают, а старые кони фыркают и скалятся, когда в их беззубые рты вставляют удила. Им бы дремать до скончания века, а теперь все их бессилие, дрожащие от слабости передние ноги, давно окостеневшие плюсневые суставы, которые называют скакательными, все их старческие недуги выставлены на всеобщее обозрение.

Конюхам все же удается кое-как запрячь все эти смехотворные экипажи. Они мнутся некоторое время и подходят к госпоже – спросить: а на чем же поедет Йоста Берлинг? Все знают, что он приехал в Экебю не сам, его привезла майорша на телеге, где он валялся между корзин с древесным углем.

– Запрягите Дон Жуана в лучшие беговые санки и дайте ему самую большую медвежью полость, ту, с посеребренными когтями! – Она видит недоумение конюхов и продолжает: – Запомните! Нет в моей конюшне коня, которого пожалела бы я, чтобы избавиться от этого человека.

Итак, лошади и экипажи разбужены, но кавалеры еще спят.

Теперь настала их очередь подышать морозным ночным воздухом, но они спят. Спят мертвым сном. И разбудить их – задача посложнее, чем выкатить из сарая разваливающиеся сани или вывести из стойла покорных, немощных коней. Отважные, крепкие, наводящие страх воины, закаленные в сотнях приключений, о которых слагают легенды. И они, конечно, готовы защищаться до последней капли крови. Нелегкая это задача – вытащить их из постели и усадить в запряженные рыдваны.

Майорша велит поджечь копну соломы рядом с усадьбой, чтобы огонь был виден во флигеле.

Работники смотрят на нее вопросительно.

– Солома моя, – твердо говорит она. – И все Экебю мое.

И когда яркое пламя горящей соломы освещает небосвод, она хрипло кричит:

– Будите их!

Но спят, спят пьяные кавалеры. И двери в их флигель заперты.

Толпа начинает выкрикивать страшное, хорошо знакомое всем, а особенно тем, кто занимается выплавкой чугуна, слово. Слово, способное и мертвых поднять из гроба.

– Пожар! Пожар!

Но кавалеры спят. Спят кавалеры.

Кто-то лепит большой твердый снежок и запускает в окно флигеля. Стекло разбито вдребезги, но напрасно: кавалеры спят. Спят кавалеры!

И снится им, как прекрасная девушка кидает им платочек, а звон разбитого стекла напоминает аплодисменты перед закрытым занавесом и оглушительный шум ночного пира.

Нужно выстрелить из пушки прямо над ухом или вылить на них ведра ледяной воды – тогда, может быть, они проснутся.

Они весь долгий день кланялись, танцевали, музицировали, играли на сцене и пели. Они пьяны и обессиленны, и спят сном глубоким, как сама смерть. Кавалеры спят.

И этот благословенный сон едва не спасает их от унижения и позора.