Сказание о Майке Парусе

— Хватит нищих-то обдирать. Тряхнем-ка толстосумов!

Он выбрал самый богатый по внешнему виду двор и направился к нему. Из-за высокого заплота выглядывал просторный крестовый дом, прочный и приземистый, как гриб-боровик. Все надворные постройки: сараи, амбары, дровники, сенники, даже овин и баня — располагались под одной общей крышею — на сибирский манер, чтобы легче было управляться по хозяйству в лютую и метельную зимнюю пору. И сам дом был хорошо приспособлен к здешнему климату — низкий, с крохотными окнами и маленькими дверными проемами. Хоть не шибко-то удобно, зато тепло.

«Толковый живет хозяин», — подумал Маркел и толкнул тяжелую дверь калитки. Как надо было и ожидать, навстречу, гремя цепью, рванулся огромный пес-волкодав, но до расчищенной к избяному крыльцу дорожки не достал, — зависнув на укороченном поводе, задохнулся в бешеном лае. Хозяева, значит, сегодня принимали.

Маркел вошел в избу, запел во славу Христа. В передней несколько женщин копошились у огромного зева русской печи. Они приостановились и глядели на пришельца почему-то с улыбками.

— Ну и голосок же у тебя... — сказала старуха с длинной и морщинистой, как капустная кочерыжка, шеей.

— Он, маманя, поет на тот мотив, на какой наш кобель сидорову козу драл, — захохотала краснощекая и, видно, озорная молодуха.

— Да уж кобель у вас — что надо, — пробормотал Маркел.

— Во-во! — закрутила маленькой головкой на шее-кочерыжке старуха. — Сразу видать — чалдоны! А то вон хохлы-чаехлебы на другом конце деревни живут, дак их по тявканью ихних собачонок узнать можно: чай-чай! Чай-чай! А уж на нашем-то порядке кобели, как в бочку, бухают: борщ-борщ! Борщ-борщ!

— Да еще и с мясом! — похвалилась краснощекая молодайка и от избытка праздничного счастья раскатилась звонким смехом. Но тут отворилась дверь из горницы, и она отвернулась, прыская в ладонь.

Показался нарядный старичок в бархатной поддевке и в таких широченных плисовых шароварах, заправленных в высокие узкие сапоги, что напоминал игрушечный пряник на палочке.

— Во, и нам колядовщика бог послал! — крикнул он, увидев стоявшего у порога Маркела. — Ну-ка, бабы, попотчуйте парня, штобы весь год помнил Парамона Похомова! А то, вишь ты, скупердяем меня все считают, черти голопупые! А какой я скупой, скажи на милость? — старичок подбежал к Маркелу, приосанился фертом — руки в боки. — Ну, ты вот, паря, скажи: скупой я али нет?

— Не знаю, — улыбнулся Маркел.

— Зна-аешь! — наседал хмельной хозяин. — А ну — скидавай свои лохмотья, айда-ко за стол! Сегодня Парамон Похомов всех угощает! Радость у меня — сынок приехал! Што?! Не моги перечить, разболакайся моментом!..

Он потащил Маркела в горницу, и тот опешил в дверях: за столом, среди бородатых мужиков, сидел колчаковский офицер в серебристых погонах поручика. Но отступать было поздно. Игрушечный старичок тащил его за собою, грубо толкал в бока.

— Иди, иди, паря, не слопают тебя тутока. И без тебя закуски эвон сколько...

Маркел быстро смекнул: ничего не оставалось, как прикинуться этаким деревенским простачком. Уверенно прошел к столу, сел как раз напротив поручика и с нарочитой жадностью принялся за еду. Была в его в общем-то робком характере смелая черта: в критические моменты не отступал, а пер на рожон — будь что будет. Но сытная пища не лезла в горло, даже стерляжья икра стала комом. А хозяин-старичок приплясывал около, хлопал себя ладонями по ляжкам:

— Ай-да молодец! Вот это проголодался, сукин сын, — ажно уши ходят ходуном!..

Офицер разговаривал с мужиками, а сам нет-нет да и косился на случайного гостя своими круглыми и зелеными, как у кота, глазами. Да и лицом, когда Маркел пригляделся, поручик здорово напоминал кота: пухлые щеки с бакенбардами, топорщистые усики...

Он налил Маркелу стакан самогона, спросил в упор:

— Чей будешь?

Маркел назвал случайную фамилию.

— Возраст призывной... Почему не в армии? А документы есть?

— Да какая армия, какие документы?! — со слезою в голосе взмолился Маркел. — Из больницы домой добираюся, в городу лежал...

— Чем болел?

— А хто ж его знат... Пузо резали, кишку, гля, какую-то выдирали.

— Ага, аппендикс... А что, приехать за тобою некому было?

— Обещал батяня к сроку, да меня допрежь времени из больницы турнули.

— Что так?

— Здоров, говорят, неча казенный харч переводить.

— Дак без кишков-то много ли ты того харчу переведешь? — рассыпался мелким смешком старичок.

Поручик моргнул усом, задумался. Потянулся со своей рюмкой к Маркелу:

— Давай за рождество Христово... А поправишься — сразу в солдаты. Не жди, пока за уши притянут. Да-с.

— Это уж как водится, это мы с полным удовольствием, — поспешил заверить Маркел.

— Не шибко-то оне счас за службу радеют, — вмешался в разговор толстый чернобородый мужик. — Деревню нашу возьми — почитай, половина призывников по лесам да заимкам прячутся. В большинстве — бывшие фронтовики да дети голодранцев. Шибко уж им Советская власть пришлась по нутру. Спят — и во сне ее видят. Никакой другой власти служить не хотят — не признают, значится...