Сказание о Маман-бие

Два всадника ехали вдоль берега Кок-Узяка по словно прочерченной у края воды тропинке. Весна была в самом начале, и над аулами, прячущимися в густых камышах, раскинулось ясное небо. Мягко светит солнце, блаженный ветерок веет с моря, под его дыханием парит земля, от корней сухих прошлогодних камышей пробиваются и стремительно тянутся вверх острые зеленые иглы молодых побегов.

То ли от мерного перестука лошадиных копыт, нарушающего тишину над озерами, то ли от волшебного веяния весны, пробудившей все живое на земле и под землей, но вокруг поднимался какой-то лепет и шорох. Стремясь понять, что это за чудные звуки, Айдос натянул поводья, остановился. Нет, это не топот копыт, — вся вселенная, шепча, шелестя и вздыхая, творила для кого-то плавную музыку радости.

Ехавший впереди Маман понял, почему остановился мальчик.

— Это шум весны, сынок, — сказал он, придержав коня. — Всему живому дано разрешение рождаться, расти, цвести и наполнять землю. Смотри! — Он указал камчой на открытую полянку с проросшими на ней юными всходами камыша, подобными стрелам, вонзившимся в землю. — Кому, по-твоему, они жизнью обязаны?

Счастливый вниманием большого бия, который и вправду ведь хотел узнать его мнение, Айдос задумался и, глядя Маману в лицо, ответил:

— По-моему, подземным корням, бий-ата.

— Верно, сынок. Не будь у них корней, они бы не росли. Но если бы не светило солнце, погибли бы и корни. Поэтому обязаны они и солнцу. Пусть всегда светит оно, как сегодня, им и жизнь наша красна.

— А что такое жизнь, бий-ага?

Маман обвел глазами цветущий берег, поляну, высокое небо, распахнул руки, — хотел сказать мальчику многое, но, глянув в его чистые детские глаза, понял: надо попроще.

— Жизнь ведет человека на вершину и сбрасывает в пропасть, палит огнем и леденит морозом… Нет, не так!.. Жизнь — это когда отец дает тебе палочку, чтобы ты скакал на ней, играл в лошадки. А ты, когда вырастешь, дашь ему палочку, чтобы он опирался на нее. Станешь большой — сам поймешь, что такое жизнь, сынок.

Слова бия, охотно отвечавшего на вопросы мальчика, все больше разжигали его любознательность. В волнении облизав нижнюю губку, он подъехал к Маману вплотную.

— Бий-ата! А вы собираетесь когда-нибудь поехать к русским?

На высокий открытый лоб Мамана набежали морщинки: он и любовался Айдосом, и разволновался до слез, когда мальчик, сам того не подозревая, посыпал солью незаживающую рану. А ведь ребенок задал этот вопрос не потому, что он тревожил его, а просто из детского любопытства. Любопытство к русским возникло у Айдоса после того, как он походил вместе с Маманом по аулам и тот рассказывал ему сказки-были о посольстве каракалпаков во пресветлый город Санкт-Петербург, где никогда не заходит солнце потому, что стоит он на самой вершине земли, и где бий видел женщинутцаря, Элизабет; о державной реке Неве — царице рек, о Волге, Яике, реке Орь, о славном городе Москве, о славящемся великими базарами городе Нижнем и о Кузьме Бородине, научившем Мамана мысли, в которую вмещаются все семь чудес света. Маман также пересказывал мальчику услышанные от Кузьмы Бородина сказания о князе Юрии Долгоруком и спасителях отечества Минине и Пожарском. Говорил Айдосу и о большом начальнике Неплюеве, жаловавшем Маману почетный камзол со своего плеча, и о добром друге каракалпакского посольства Дмитрии Гладышеве. Повествовал и о хане Малого жуза Абулхаире — только доброе: что хотел, мол, он связать нить дружбы с русскими, да погиб на войне со своими же сородичами, султанами.

С тех самых пор, как наслушался мальчик этих увлекательных сказаний, тесен стал ему убогий мир аулов, затерявшихся в камышах, и живая мысль его устремилась на просторы вселенной, облетая неведомые страны, моря и горы, леса и равнины. Айдосу и во сне виделись города и люди волшебных Мамановых сказаний, и в сознании впечатлительного мальчика вставал великий и славный героический народ русский так ясно, будто сам видел его воочию… Но, занятый своими детскими мечтами, мальчик не заметил выступивших на глазах большого бия светлых слез радости. А тот резко осадил своего белого коня.

— Сынок мой Айдос, вопросом своим снял ты пелену скорби с помутившегося взора моего, осветил солнцем заросшую было сорняками тропу счастья. Однажды непременно поедем мы с тобой в страну русских. Пока что пути к ней нам заказаны. Не на чем нам с тобой и море переплыть, нас с тобой от них отделяющего… Но все было бы для нас возможно, если было бы единство у нас, старших… А его нет.

Гордый и смущенный вниманием большого бия, который, будто считая его взрослым, обсуждал с ним дела, какие решались между старейшинами, Айдос даже оробел, по все же, не отступаясь, задавал и задавал новые вопросы:

— А почему старшие аксакалы такие… несогласные? Скажите — и поедем!

— Эх, сынок, сейчас тебе старших не понять! Все поймешь, когда сам аксакалом станешь. Коли доведется мне к русским поехать — и ты со мной поедешь. Не побоишься, так обязательно поедешь.

— Бий-ата, а что, если я спрошу о том, что люди про вас говорят?

— Спрашивай, не стесняйся!