Сказание о Маман-бие

— Эту голову они не забудут, ни бии, ни хан… Слышал, как пел Гаип-хан? Буду целовать Коран! А Рыскул-бий! Просил меня прислать ахуна Ешнияза. Не хотим, говорит, отстать от вас. Байкошкар-бий лобызал мне руку за Есенгельды…

— А кто такой Есенгельды? — спросил Маман нравно, как два года назад, когда впервые услышал о нем.

Но затем умолк и замкнулся. Глаза его блестели.

— Что с тобой? Плачешь?

— Как вспомню… помираю. Зачем я живой? Зачем он мертвый?

— Молись богу, сын мой. И может быть, он наведет тебя на ту мысль, что тебе нужна женщина, как нужна была твоему отцу.

Маман отвернулся, кусая губы. Шейх воздел руки с сочувствием и гневом.

— Что ты с собой творишь? К чему себя приговариваешь? Муж должен обладать женщиной, как солнце землей, а земля водой. Должен биться за женщину, чтобы посеять в поле Евы семя Адама, как гром бьется с молнией, чтобы пролить дождь.

— Простите, отец, — сказал Маман сдавленным голосом, погнал коня и уехал вперед.

Дальше до аула ехали врозь.

«Не уступит, — думал шейх, глядя вслед Маману. — И что он еще учинит, если ему перечить? Поистине им руководит неземная воля».

Приехав в аул, Мурат-шейх осадил коня у дома Аманлыка. Маленькая Алмагуль выгнала лихорадку из груди брата питьем из горьких трав и сухих ягод, и тот выбежал навстречу шейху, готовый служить. Но шейх спешился и протянул Аманлыку повод:

— Зови в дом, хозяин.

Аманлык наскоро привязал коня, кинулся следом за шейхом и набросил на ворох соломы в переднем углу старую овчину, приглашая сесть. Шейх, не чинясь и не брезгая, уселся с легким кряхтеньем, означавшим, что сиденье удобно гостю и вполне его достойно. Вбежала маленькая Алмагуль и застыла у локтя брата, не дыша. Им, не раз стоявшим у порога дома Мурат-шейха с протянутой рукой, и во сне не снилось, что шейх переступит порог их лачуги.

— Будет чай, хозяюшка? — спросил любезно, без малейшей насмешки нечаянный гость.

Алмагуль бросилась заваривать чай, подала его в единственной в доме пиале. А Аманлык, запинаясь, осведомился о здоровье шейха-отца. Осведомился и о делах, столь недоступных нашему разумению и столь важных для всех. Как выговорились такие слова — сам не помнил, но гость отвечал непринужденно и ласково, как будто был польщен вниманьем. Между прочим шейх заметил, что Маман утопдет в делах, словно извиняясь в том, что недосуг Маману попить чаю у Аманлыка.

Потом стал рассказывать Мурат-шейх милым хозяевам об их покойном отце Данияре, искусном табунщике, степном мудреце, умевшем радиво и честно трудиться, делать добрые дела. Без времени, без жалости задавила Данияра чума в один день, в один мах с его женой, их матерью. Упомянул Мурат-шейх и о том, что это он дал им имена, брату — Благополучный, сестре — Цветок Яблони, да будет благополучно и да цветет яблоневым цветом их будущее.

Аманлык смутно помнил отца и мать, Алмагуль совсем их не помнила. Шейх воскрешал их родителей горячим любовным словом. Ему не лень было это сделать и сладостно пролить с сиротами слезу. Аманлык встал на колени и поцеловал сапоги Мурат-шейха.

Незаметно Мурат-шейх завел речь о друзьях казахах, о доме Айгара-бия, о его дочери… И неожиданно для себя узнал то, что ему и в голову не приходило дотоле. Девушка-то приглянулась нищему сироте, он от нее без ума. Значит, навряд ли он от нее откажется, как надеялся втайне Мурат-шейх. Впрочем, и без любви, будь она неладна, какой же дурак не пойдет зятем в такую богатую семью? Небось взял бы и рябую, конопатую, а тут красавица!

Аманлык понял расспросы Мурат-шейха по-своему. Примстилось джигиту самое худое: уж не метит ли хитрый шейх за спиной у Мамана, чудака, сватать Ак-бидай за одного из своих сыновей? Аманлык вновь по валился на колени.

— Шейх-отец, побойтесь бога… Ее хочет в жены Маман. Не знаю, как отец, а братья ее отдадут за Мамана, я знаю…

Мурат-шейх удрученно закивал головой.

— А за тебя?.. За тебя, сын мой… отдадут? — спросил шейх. И добавил с невольной злостью:- Маман просит сосватать свою невесту за тебя!

Аманлык отшатнулся в испуге, выпучив телочьи глаза, подняв к лицу руки, словно ожидая удара и не смея от него закрыться. И тут же, рядом с ним, упала в ноги всевластному гостю маленькая Алмагуль, забилась, как подбитая стрелой серая куропаточка.

— Отец милый… отец милый… не прокляните брата моего!

Мурат-шейх тяжко вздохнул. Выплеснул из пиалы недопитый остывший чай.

— Встаньте, дети мои, встаньте. Вас не виню. Вижу, что нет тут никаких ваших козней… Одна эта окаянная лютость Мамана над самим собой. Суждена ему мука не человечья и радости не людские, а те, кои он сам себе назначит, прости и помилуй его, господи!

— Не ругайте его, отец милый… слышите меня? — пролепетала Алмагуль, и взгляд ее сияющих недетской скорбью глаз невозможно было видеть равнодушно, им невозможно было отказать.