Сказание о Маман-бие

Перед домом твоим я слезами обрызгаю пыль,
Я косой своей черной порог у тебя подмету.
Приходи же за мной, коль меня не забыл, —
Брат, щитом вражьи стрелы за тебя я приму.

Птицы, гнездившиеся в саду, слетались к девушке со всех сторон и, усевшись на ветвях яблони, хором подпевали ей на своем птичьем языке: «брат, брат, брат». Соревнуясь с соловьями, свистели скворцы, щебетали ласточки. От печального их трепета осыпались цветы яблони. Вдруг прилетела откуда-то желтогрудая птичка и стала прыгать на ветке, словно желая обратить на себя внимание Алмагуль. Та с бьющимся сердцем вскочила. Такие птички появляются в Туркестане только весной. Она не раз видела желтогрудую птичку на могучем дубе Оразана за аулом ябы, тогда она так же, как сейчас, перепархивала с одной ветки на другую. Девушка удивилась: почему никогда не замечала этой птички в ханском саду? Откуда она сюда прилетела? Алмагуль хотела поймать птичку, но та взлетела на самую верхушку дерева. В сказках сказывали, будто люди в разлуке посылают друг другу письма, пристроив их под крылом птицы. И ей мнилось, будто эта птичка принесла желанную весточку из Туркестана. А та чирикает по-своему, словно и вправду что-то доброе обещает. — Не разберу, миленькая, спой поближе!

Птичка, казалось, и впрямь поняла Алмагуль, стала спускаться, перепрыгивая с ветки на ветку. Молитвенно сложив руки, девушка просила:

Передай от меня привет родному Туркестану, дорогая, брату моему единственному и снохе передай. Почтенному шейху нашему привет, большому бию Маману, опоре и заступнику брата моего…

Кто-то вспугнул птичку, она — пыр-р-р — и взлетела. Алмагуль многое еще хотелось сказать и, вглядываясь в небесную синеву, она долго ждала, не вернется ли птичка, но глаза у девушки устали, шея заныла, а летунья больше не вернулась.

Алмагуль нехотя поднялась и увидела над забором желтую, как тыква, островерхую шапку, словно поднятую на палке.

Госпожа, узнал по голосу, ты ведь каракалпачка? — раздался тихий голос из-под шапки.

Испуганно оглянувшись — кабы кто не услышал, — Алмагуль спросила:

— Вы кто такой?

— Я каракалпак.

— А как сюда попали?

— Я ханский конюх.

— Почему не показываетесь?

— Ростом я не вышел, а тебя вижу через щель в заборе. Ты молодая, красивая. Если хочешь меня увидеть, подойди к забору.

Алмагуль еще раз огляделась кругом и, крадучись, подошла к забору. Сквозь щель она смутно различила худого человека с бесцветными глазами, впалыми щеками и седеющей бородой. Но он почему-то, вместо того чтобы поговорить с ней, вдруг повернулся и пошел прочь. С недоумением она оглянулась и увидела бегущего к ней евнуха.

— Госпожа, довольно гулять, сегодня хана ожидаем. — И он быстро повел ее за руку в дом.

Алмагуль чему-то обрадовалась. Чему? Сама не понимает. Тому ли, что послала на родину привет с желтогрудой птичкой, тому ли, что наконец увидела конюха-каракалпака. А может быть, возвращение хана ее развеселило? Какая ни есть, а все-таки радость…

16

Вместе с Айгара-бием и Седет-кереем приехал в аул Мурат-шейх и еще один почтенный гость, бий из воинственного рода адай.

Два племени, кои на берегах одной реки живут, что две полы одной шубы: если полы не сходятся, шуба не греет. А холодная шуба кому нужна? Коли из одной реки воду пьете, зла друг на друга не держите. Дети одного отца из одной чашки едят.

Такие речи вели между собой именитые казахские и каракалпакские бии в бедной мазанке Аманлыка. Сваты заодно показывали Айгара-бию семью зятя. А что не было у молодых пышного убранства и богатого дастархана, приезжих не смутило. Гости уехали довольные, одобрили решение каракалпакских вожаков собрать свое войско.

— Ладно задумали, — сказал Айгара-бий. — В наше лихое время надо быть с такими кулаками, чтобы недруги тебя боялись.

И подарил, отъезжая, каракалпакам трех добрых коней. Не отстали от него и адайский бий, и Седет-ке-рей — по паре лошадей посулили.

С этого дня строго-настрого наказали старшие джигитам: помните — не всякий казах нам враг! Увидишь вблизи аула адая или керея плачущего ребенка — слезы ему утри; увидишь голодную скотину — не поленись, накорми.

По-прежнему, выезжая на двухдневное расстояние от аула, грабили каракалпакские джигиты конных и пеших. А кто по хилости своей разбойничать не смог, тот ходил с протянутой рукой, просил не ради своего только брюха, а для прокормления сородичей.

Со дня на день сила повстанцев росла. Уже отборные храбрецы под водительством Мамана ходили в набеги на чужедальние аулы верхами…

Вот, поднимая тучи пыли, веселые, едут они с добычей, ведут в поводу пару незаседланных коней, гонят полдюжины коров, везут, держа перед собой на седлах, краденых овец.

— Глядите-ка! Во-он там, вдалеке, двое едут! Добыча! — крикнул один джигит.

Маман, щурясь, глянул из-под ладони:

— Едут! Кони, видно, тяжело груженные. Не убегут. Аманлык-бий, скачи!