Сказание о Мануэле. Том 1

Глава IV В подозрительном дворце

Так Мануэль и Ниафер, живые и невредимые, добрались до вершины серой горы Врейдекс, до подозрительного дворца Мирамона Ллуагора.

Когда юноши пересекали небольшую лужайку, где трава чередовалась с белыми кашками, откуда — то, словно переговариваясь друг с другом, зазвучали гонги. Тут и там стояли жуткого вида карликовые деревца с фиолетовой и желтой листвой. Подозрительный дворец показался осторожно приближавшимся к нему юношам сложенным из черных и золотых изразцов, которые были разрисованы фигурами бабочек, черепах и лебедей.

В этот день, кстати, в четверг, Мануэль и Ниафер вошли без помех через ворота из рога и слоновой кости и попали в красную галерею, где пять серых зверей, похожих на огромных лысых кошек, играли в кости. Пока юноши шли мимо них, эти твари облизывались и ухмылялись.

В центре дворца Мирамон воздвиг наподобие башни один из зубов Бегемота: клык был искусно обработан так, что внутри него получилось пять просторных комнат, и в самой дальней комнате под балдахином с зелеными кистями они обнаружили волшебника.

— Выходи и умри, Мирамон Ллуагор! — кричит Мануэль, вынимая свой меч, которому рассчитывал наконец найти применение.

А волшебник запахнул старый потертый халат и, оторвавшись от своих заклинаний, отложил в сторону какое — то маленькое недоделанное создание, которое, хныча, улизнуло в камин. Мануэль увидел, что у волшебника внешность того вежливого незнакомца, всучившего ему заколдованный меч.

— О, хорошо, что ты пришел так быстро, — говорит Мирамон Ллуагор, откинув голову и полузакрыв свои добрые темные глаза, глядя на них поверх крыльев небольшого носа. — Да, и добро пожаловать твоему юному другу. Но вы, юноши, наверняка совершенно вымотались по дороге, так что садитесь и выпьем по чарке вина, прежде чем я отдам Вам мою дорогую жену.

Мануэль же спрашивает:

— Но что все это значит?

— Это значит то, — отвечает волшебник, — что у тебя, я вижу, заколдованный Фламберж, и, поскольку владеющий этим мечом неодолим для меня, мне бесполезно сопротивляться.

— Но, Мирамон, это же ты дал мне меч!

Мирамон потер свой забавный маленький носик, а потом заговорил:

— А как бы еще ты меня одолел? Ведь известно, что, по закону Леших, волшебник не может отдать свою добычу просто так, пока он не побежден. Дело в том, что, когда я утащил Жизель, я поступил, как вскоре обнаружилось, весьма неблагоразумно.

— Но клянусь Святым Павлом и Поллуксом! Я вообще ничего не понимаю, Мирамон.

— Мануэль, я тебе скажу, что она была весьма очаровательной девушкой и, как мне показалось, представляла именно тот тип жены, о котором я мечтал. Но, вероятно, не совсем мудро руководствоваться всецело одной внешностью, потому что потом оказалось, что у нее не только большая грудь, но и большая воля, а кроме хорошенькой головки — хорошенький язычок, а я не в равной степени восхищаюсь всеми четырьмя этими достоинствами,

— Но, Мирамон, если всего несколько месяцев назад твоя любовь была так сильна, что привела к похищению…

Волшебник же назидательно проговорил:

— Думаю я, что любовь — сплав мгновенный тени и плоти. Те, кто стремятся любовью владеть, часто в глупость впадают. Любящий, видя, что движется сплав, как богиня златая, гонится следом за нею, в итоге лишь плоть настигая. Тень золотая же меркнет с восходом семейного солнца, тает она, как туман, навсегда без следа исчезая. А остается в объятиях мужа лишь плоть, что прекрасна — нет тут сомненья, — но плоть, его же подобная плоти; и болтовня, болтовня, болтовня; поцелуи всех видов. Что ж, остается любовь, но уже не такая, как прежде.

Тут недоделанное создание вылезло обратно из камина и взобралось по ноге Мирамона, по — прежнему слабо хныча. Он задумчиво взглянул на него, затем открутил этому существу голову и бросил обломки в мусорное ведро,

Мирамон вздохнул и сказал:

— Вот плач мужей, что сейчас существуют и жить будут завтра: «Что приключилось с красавицей той, на которой женился? Как с этой женщиной мне обходиться, что в жизнь мою входит? К ней остается любовь, но уже не такая, как прежде».

Пока Мирамон философствовал, юноши тупо переглядывались: в их возрасте знание этого предмета было еще смутным.

Затем Мирамон продолжил:

— Да, тот мудрее, кто сдержит желанья свои от подобных излишеств. Да, тот мудрее, кто, зная, что тень прелестнее делает сущность, мудро следит за путями той безответственной тени, коею схватишь — она убежит, отвернешься же — шествует рядом, жизнь золотя сияньем своим и жену сохраняя вечно юной, прекрасной, и мудрой, и неотразимой; вечно тебя оставляя не очень довольным, при этом во всеоружье достоинства, что несохранно в довольстве. Что ж, поскольку любовь — сплав мгновенный тени и плоти, то наслаждаться ты можешь одной — не обеими сразу.

— В общем, — согласился Мануэль, — может, все это так. Но я никогда не понимал гекзаметров и поэтому не видел толку в разговоре с их помощью.