Сказание о новых кисэн

— Открой глаза, пока я не вылила на тебя холодную воду! — громко возмущаясь, сказала она. — Ты что, опять выпила? Опять попалась на его хитрость?

— Нет, в этот раз я первая предложила ему выпить, — медленно, еле шевеля языком, ответила та.

— Ладно, я поняла, — сказала Табакне, ища глазами бутылку с алкоголем. — Делай все, что хочет неотразимый муж!

— Сестра, правда, — вяло сказала мадам О, чуть приоткрыв глаза. — Он отговаривал меня, но я, не выдержав, своими руками открыла бутылку сочжу.

Видя, как она заплетающимся языком, с затуманенными глазами, защищала даже такого подлеца, как Ким сачжан, считая его своим мужем, Табакне не выдержала и снова вспыхнула от гнева:

— Ты что, не видишь? На его узкой, как у хорька, морде даже глазки выглядят трещинками, словно расколоты топором. Честно говоря, мне трудно понять, чем он нравится тебе, почему ты его защищаешь? Что там ни говори, оправдывается поговорка: «О вкусах не спорят».

— Он в душе не такой, как выглядит, — упорно продолжала защищать его мадам О, пытаясь приподняться. — Поверь мне, у него нежная и добрая душа.

Табакне, не знавшая мужской любви, наслаждения от ласк мужчин, любовных игр, удовольствия от занятия любовью, вряд ли когда-нибудь поймет ее. Если бы она могла представить или вообразить это, то у нее появился бы шанс понять, почему она так защищает его.

— Ура, в Буёнгаке появилась преданная и верная жена. Если придет сама Чхун Хян[25], то ее с позором выгонят, так как она не сможет составить тебе конкуренцию. Ну что мне с тобой делать, а?

Табакне стояла, крепко держа в правой руке масляную тряпку, и, насупив брови, со злостью смотрела на О. Отругав ее как следует, когда она с трудом поднялась и прислонилась к стене, Табакне тщательно протерла масляной тряпкой гардероб, инкрустированный перламутром, а затем, продолжая ругаться, еще раз протерла его до блеска. Она считала, что, когда человек умирает, в любом случае его тело, каким бы крепким или слабым оно ни было, сгниет и исчезнет. Поэтому ее жизненная философия состояла в том, что «пока живешь, следует активно двигаться», чтобы умереть здоровой.

— Скажи мне, только честно, ты сказала этому негодяю, что на твое имя поступают деньги в банке? Да или нет?

— Сестра, моя банковская книжка и печать лежат у вас. Да и зачем мне говорить ему об этом?

— Я спрашиваю об этом не из-за того, что сомневаюсь в этом. Я говорю так потому, что, когда вижу его лисью рожу, мне кажется, что он может выманить деньги у тебя даже без книжки и печати. Он совсем не похож на человека, который оставит тебя в покое, выманив только задаток на квартиру в районе Дэхындон. Ты посмотри в глаза этого гада. Ты что, считаешь, что он остановится на этом? — с негодованием продолжала Табакне с таким видом, что, попадись ей сейчас Ким сачжан, она выцарапала бы его лисьи глаза.

— Сестра, прошу вас, не говорите о нем плохо. Он не такой человек. В прошлый раз его фирма находилась на грани банкротства, поэтому он вынужден был так поступить, — вяло оправдывала его мадам О, которой были неприятны ее слова.

— Ха-ха! Ты и корову рассмешишь! Какая фирма? Ты хоть была там? Уже сколько раз тебя обманывали мужики — не хватит и десяти пальцев на руке. Маленький Юн сбежал с твоими деньгами в тот же день, когда ты получила их из кассы взаимопомощи, большой Юн продал твою маленькую квартиру в районе Бонмёндон и исчез, а малодушный Сон, спавший с тобой под одеялом, на котором вышиты мандаринские утки, символизирующие супружескую любовь и верность, сбежал, украв твои драгоценности, — стала перечислять Табакне, загибая пальцы. — А кто это там удрал с деньгами, продав землю у дороги, которую я купила тебе для того, чтобы ты построила на ней гостиницу и, сдавая ее в аренду, жила бы на полученные деньги после моей смерти? Кто это? Пак или Ли?

— Это был Пак сачжан.

— Я смотрю, — с сарказмом в голосе сказала Табакне, — в такие минуты у тебя хорошая память.

— Сестра, я никогда не держала зла на них, — все так же вяло отвечала мадам О, прикрыв глаза. — Я их всех одинаково любила, как свою первую любовь. Благодаря тому, что я любила их всей душой и телом, отдавая все, что я имела, я не держу на них зла и у меня нет печали в душе.

— Пойми ты, наконец, что это не любовь между родителями и детьми, а любовь между чужими людьми, так что, какой бы ни была она большой, не пора ли опомниться? Я имею в виду, почему их любовь сохранялась только до тех пор, пока ты содержала их? — с язвительной усмешкой спросила ее Табакне, в который раз протирая шкаф.

— Деньги, которые они у меня забрали, я решила считать «налогом». Когда я так думаю, мне спокойно, — ответила мадам О, не обращая внимания на ее усмешку.

— Какой еще «налог»?

— Как вы отнесетесь, если я назову его «налогом на любовь»?