Сказание о новых кисэн

Удивительна штука.
Очень странен сей предмет.
Рот беззубого монаха?
Есть усы, зубов же нет.
Влажно смочено дождями,
Вспахано, как борозда.
А внутри — горох? фасолька?
Что за странная… звезда?
Топором его рубили,
Раскололи по прямой.
Постоянно источает
Он родник воды живой.
Весь в движенье, словно рот,
Только слов не издает.

Не успел он закончить петь, как встала одна из певиц-кисэн и, игриво раскрыв складной веер, улыбаясь, вышла вперед, желая спеть ответную песню. Судя по тому, как она стояла, профессионально поправив воротник куртки, было видно, что она была опытной певицей.

Удивительна штука.
Очень странен сей предмет.
Как слуга с большой мошною,
Чьи карманы — склад монет,
Как охранник возле штаба,
Красная сверкает шляпа,
Ствол ли ивы возле речки,
Что качает ветер вечно?
Шест для юного тельца,
Что обмотан у конца.
Не простудой ли страдает?
Весь соплями истекает.
И при этом грозен он,
Если сильно возбужден.

Все захлопали в ладоши, раздался громкий смех. То, что приехавшие со всей страны по разным причинам плейбои, донжуаны, казановы, витиевато говоря друг другу на понятном только им языке: «сегодня цветок расцветет», а глядя на мадам О — «деревья оделись в золотой багрянец», собрались в одном месте вместе с кисэн-танцовщицами, кисэн-певицами и кисэн-красотками Буёнгака, само по себе было зрелищем, на которое хотя бы один раз стоило посмотреть.

Табакне, о чьей жадности говорили, что если она что-то схватит, то никогда не отпустит, сегодня, в виде исключения, раскрыла свой кошелек. Она положила на электронный орган 20 тысяч вон, а затем такую же сумму дала барабанщику с цветной банданой на голове. Работницам Юнхине и Ёнсонне, которые были болтливы, малодушны и притворны, как рыба зунаси, она тоже заблаговременно заткнула рты деньгами. Послышалась песня.

Что есть любовь, сестры?
Круглая или острая?
Краткой иль длинной ее назвать?
Можно ль измерить? можно ль поймать?..

Не печалил ли мадам О ее собственный голос, слившийся с мелодией хэгыма, который, обогнув комнату молодоженов в заднем домике, с сожалением падал под стол с напитками и закусками? Даже «всезнайка» господин Ли, до сих пор радостно выкрикивающий возгласы типа «ольссу!», «хорошо!», «ах!», «эх, ты!» в конце каждой строки песни, вдруг притих и слушал, не произнося ни слова, восхищенно глядя на нее. Несмотря на то, что, по слухам, она была в возрасте, ее фигура до сих пор была безупречно обворожительной.

Пак сачжан, сняв свадебную одежду жениха, не замечая, что мисс Чжу преподносит ему рюмку с сочжу, был занят лишь тем, что украдкой с вожделением смотрел на мисс Мин, которая сидела за шторой из ткани рами, не двигаясь, словно нарисованная. Слегка опущенное лицо ее едва виднелось сквозь ткань, поэтому он испытывал досаду из-за преграды в виде шторы. Согласно правилам церемонии Табакне вошла в комнату молодоженов с новым накрытым столиком и, сделав знак, выгнала находившихся в ней гостей. Это означало, что пришло время уединения жениха и невесты.

Согласно правилам обряда настало время дежурства. Мадам О, как свидетельница невесты, должна была дежурить у двери молодоженов до тех пор, пока в комнате не погаснет свет. Зная, что это произойдет не раньше, чем через три-четыре часа, она заранее приготовила подушку. Стало тихо и спокойно. Было слышно, как в погрузившемся в темноту дворе заднего домика с треском падала крупнолистковая текома, поднимавшаяся, обвивая стволы деревьев. Прислонившись к двери, она тихим голосом сказала:

— Снимите головной убор чжокдури и свадебное платье.

После того как Пак сачжан убрал свисающую посередине штору из рами, комната, разделенная ею пополам, наконец стала единой. Мисс Мин по-прежнему сидела, опустив голову вниз. Когда он снимал с нее чжокдури и свадебное платье, она, лишь слегка двигая руками и головой, не поднимая головы, смотрела вниз.

— Я все же твой «муж», — сказал он, с нежностью глядя на нее, подсаживаясь к ней, — почему ты не смотришь на меня? Ведь трудно находиться в такой позе, постоянно опустив голову.

— Все дело в том, что ты стесняешься меня? — спросил он, нежно поглаживая по плечу.

— Нет, — тихо ответила она, не поднимая головы.

— В чем же тогда дело? — удивленно спросил он, немного отстранившись от нее.

— Я знаю, — тихо ответила она, — что мне нельзя смотреть на вас до тех пор, пока горит свет.