Сказание о руках Бога

В этом лесу было куда больше открытых пространств, но и мелкого, частого кустарника, лиан и бурелома, чем в том, где они ели плоды, и идти казалось труднее. К тому же раньше странники не замечали диких зверей, а теперь между веток то и дело мелькали темная шерстистая спина или хвост, который свешивался сверху, как живая плеть, на дальней поляне — чей-то желтовато-бурый в полоску бок или белое пятно, похожее на салфетку.

— Я видел подобную растительность в Маньчжоу-Го, — вслух думал Барух свое непонятное. — Там тигры крупнее здешних, Субхути, однако, судя по рассказам, не столь свирепы. Ты их не боишься?

— Я не ем мяса, уважаемый; ваши звери, как я понимаю, тоже. Тигры и прочие хищники это чуют и не таят на нас обиды.

Камиль только дивился их рассуждениям. Выходит, лев не должен трогать антилопы, потому что она травоядная? Но так не бывает!

— Так — нет, конечно, — услышал Биккху смятение его мыслей. — Животные и растения — единый мир и, поедая друг друга, не наносят себе ущерба. Но человек создан править: и если от него и его младших братьев пахнет ужасом убитого ими живого существа — они не просто иные для Дикого Мира. Они становятся врагами по своей сути. Это им убыток, поэтому бойся и единожды умертвить!

Постепенно стало прохладнее. Солнца не было даже над низкими лугами и перелесками, но рассеянный свет из-за тонких облачков наполнял всё вокруг. Туманные полотнища его свисали с веток и ниспадали в проемы лесных арок. Сквозь траву и жесткие кустики прорывались нежные и яркие соцветия, то собранные в голубую или алую кисть, то рассыпанные белыми или желтыми звездочками. Прямые ветви часто были в иглах вместо листьев.

— Лютики… Гвоздики… Кислица… Фиалки… Незабудки… Ландыши, — тихо смеялся Арфист. — Это ведь Эркский Лес. Куда ты завел нас, вожатый?

Варда той порой меланхолично пожевывала эту прелесть всю дорогу, но с разбором: золотистые и как бы лакированные цветы с изящно разрезанными листьями не трогала, словно тот, кто подсказывал Арфисту имена цветов, сообщил и ей, что это яд.

— Названия этой земли не знаю, но не беспокойтесь, место верное: я ставлю вехи и делаю зарубки на пнях. А что живая раcтительность каждый раз меняется, я привык. Изменчиво всё, одна Река постоянна, хотя здесь это лишь ручей, бегущий из-под скалы. Смотрите!

Странники, очевидно, уже пересекли петлю, что делала река, по прямой линии, и теперь она предстала перед ними узким бурливым ручейком. Он бежал по ложу из белой гальки, и почти вплотную к его струе подступала густая трава. Вода его была чистой, как хрусталь, а там, где у красноватой глыбы стоял Биккху, выбивался наружу по-настоящему голубой ключ.

— Наберите ее в мехи, эту воду, — произнес Субхути с важностью.

Теперь он был истинным властелином. Камиль не просто понял — убедился: всякий раз, подымаясь к истоку, он становился старше внутри себя. Живой обелиск: шея пряма, как колонна, массивный стан отлит из живой бронзы, из глаз на странников глядит тысячелетняя мудрость. — Вода, взятая от истока, не портится и почти не меняет цвета; не делается гнилой, горькой или теплой. И хотя голубизна ее со временем тускнеет, она по-прежнему исцеляет недужных и прибавляет силы тем, кто считает себя здоровыми.

Люди поспешили исполнить его приказание, потом напились досыта сами. Тут же рядом, у круглого озерца, пили сладкую голубую воду Варда с детенышем и трое ишаков со звучными именами.

— А теперь — в обратный путь! — скомандовал Биккху.

И они тронулись, изрядно потяжелев и изнутри, и снаружи, но с легким и окрыленным сердцем. Лес вокруг сделался окончательно северным и светлым, даже кустарник расступился. Мох лежал по обеим сторонам тропы подушками из мелких зеленых звезд.

— Вот теперь стоило бы поискать земляную ягоду, — добродушно заметил Барух, — только для этого потребен опыт. Она в траве и мху прячется и из-под листьев подмигивает. Хотя была бы она тут — верблюды нюхом бы учуяли гораздо раньше нас. Верно, мамочка? С земляники молоко и душистое, и нежное, не то что с цитрусовых.

— Откуда ты столько знаешь, Арфист?

— Я же говорил, Майсара, что меня носило по свету. Но я был как дерево без корней: ни в Галлии не укоренился, ни в Иберии, ни в Колхиде.

Странное дело — Камиль готов был поклясться, что не столько окружающие лесные картины будят в иудее воспоминания, сколько внутренняя река его памяти размывает видимость и преобразует ее в иное. Вот и сейчас, когда Барух помянул земли своих скитаний, разнотравье стало исчезать, листва сделалась темней и шире, стволы — суше и причудливей изогнуты, холмы — круче, почти как горы, а невидимое пока небо дохнуло знакомым зноем и только что не село им прямо на головы.

Завечерело. И в узкой расщелине перед ними встало дерево с перекрученным, как бы мускулистым стволом, похожим на стан борца. Его корневища опирались на крутой склон, длинные ветви были распростерты до соседних вершин. В быстро падающих на землю сумерках лиственный гигант заслонил мироздание, и странники, не сговариваясь, поняли, что это конец нынешнего пути.