Сказание о руках Бога

— Не то, но очень похоже. Эколог — тот, кто следит за природой, блюдет в ней порядок и путь, такие же прихотливые и своенравные, как дорога в степи. Понимаешь, весь мир выстроен точно невидимая музыка, и внутри него как бы протянуты струны, пучок струн. Они невидимы, но их сплетением отмечены места, где должны стоять города, чтобы ветры, трясения почв и нашествия диких орд их не разрушили; где будут возвышаться пирамиды и столпы, возникнут оазисы и рощи; где, напротив, деревья не захотят ступить, и возникнет широкая поляна в лесу или водоем. Есть узлы отталкивания — и узлы притягивания, которые созданы для храмов и лечебниц; они втягивают в себя дурное из человеческих мыслей и чувств, болезни трав и деревьев, скорби животных, тоску земли и песка — отдавая тому, что вовне из и мира. Если в такой точке поместить дерево — оно засохнет с вершины, дом покрывается копотью, железо — окалиной, бронза — патиной, а камень непременно чернеет. Однако эти несчастья ложатся одним лишь пятном и не разрушают, а делают крепче.

— Кажется, я знаю такое место в моем городе, — сказал Камиль. — Оно ограждено стенами, и белый яхонт за ними в самом деле потемнел.

— Их гораздо больше, чем думают люди, — ответил Мастер. — Над одним из них как-то зависла юная дерзкая звездочка. Люди твердили — зажглась сверхновая, планета взорвалась солнцем. Вот только никто не понял, каким образом она могла указать путь магам — одна из сияющих точек на ночном небосклоне. А вся хитрость в том, что Хозяин Миров стянул их все к этой точке и держал, как на привязи, пока нечто не родилось во все миры сразу…

Дорога бежала прямо и всё круче сворачивала в сторону от течения Реки. Наконец, она влетела в некое подобие ущелья и точно выбросила Странников на мель — пошла в сторону от города, унося вдаль свой рев, грохот и зловоние. Путники пошли прямо.

— Вот это и есть Петра, Город Фасадов, — представил ее странникам Камилл. — Или, по-старому, Раким.

Люди жили здесь внутри гор, что стояли по обеим сторонам ущелья: наружи были только двери, окаймленные либо полуколоннами и фронтоном, либо примитивной каменной или кирпичной кладкой, а чаще всего — толстым, ровным и блестящим хрустальным стеклом, походившим на зеркало в фигурной раме, разделенное на прямоугольники. Камиль за время их странствий составил кое-какое понятие об этой венецианской выдумке и дивился расточительству жителей, тратящих напоказ так много хрупкого материала.

По причине этого стекла народ жил здесь и открыто, и прикровенно. Сзади полукруглых перепончатых окон, доходящих о полу, не бывало занавесей — но непременно присутствовала решетка на парадной двери или падающие вниз шторы из железных пластин — «жалюзи». (Что-то вроде них видел Камиль на окнах вельмож в городе Субхути, но те были из тростника.) Возникало подобие витрин в лавках, продающих соблазнительные горы плодов и фруктов, дорогие ремесленные изделия, старину или людской товар. А возможно, то были живые картины на тему «Семейство за парадным приемом пищи», «Послеполуденный отдых» «Прием сановитого гостя» и даже нечто более интимное. Камиль отворачивался, но глаза притягивало точно ниткой. Уж больно красивы были здешние дамы, в чьей бьющей напоказ прелести было так же мало тайны, как и во всей жизни. Они бросали вокруг взоры, обведенные черными, лиловыми и алыми тенями, пропускали через длинные ногтистые пальцы массу волос, оттенок которым придавался куда более изысканными средствами, чем хна и басма. Их лица оберегала от красок первородного стыда тончайшая маска из порошков и драгоценной муки, неотличимая от истинного вида красавиц, но куда более нарядная, а любовное искусство, заставлявшее причудливо изгибаться их удлиненные, жемчужно мерцающие из-под тонких шелков тела, превосходило всякое воображение.

Их властители непроизвольно шуршали в карманах ценной бумагой, позвякивали монетами, щелкали замками жестких коробчатых сумок и вперяли взор в видимое и невидимое содержимое своих домов с гордостью не столько владельца, сколько хранителя музея редкостей. Ибо внутри домов, не переставая, шла неясная для зрителя суета. Из вершин жилых холмов валил дым, пронизанный искрами, как из вулкана. Могучая дрожь время от времени сотрясала каменистые склоны, осыпая камешки и штукатурку. Нечто клокотало изнутри, время от времени взревывая, как живое, рвалось наружу. И прирученным воплощением этих пребывающих под спудом стихий казались огромные, холеные сторожевые собаки со свисшими до полу языками, которые маялись пока от жары и безделья.