Сказание о 'Сибирякове'

Работа шла дружно, каждый знал свое место, свой участок. Пассажиры перестали суетиться, включились в общий ритм, и экипаж был доволен их помощью. Старший помощник Георгий Петрович Сулаков занимался погрузкой припасов для полярной станции, боцман хлопотал в кубриках. Павловский мечтал скорее выйти в море и навести, наконец, на палубах образцовый порядок: любил он чистоту.

Перед обедом в кают-компании Качарава отвел Элимелаха в сторону и доверительно шепнул:

- А ведь рапорты забрали назад. Помог вчерашний разговор, очень помог.

Несмотря на отмену увольнений, командованию ледокола в одном случае все же пришлось уступить.

После обеда к Качараве обратился смущенный боцман:

- Товарищ капитан, двое просятся на берег. Дело такое, знаете...

- Что случилось?

- Любовь... - боцман растерянно развел руками. - Не углядел, Анатолий Алексеевич, матрос наш, Петро, и Наташа вроде как решили пожениться. Записаться в загсе хотят, пока тут в порту стоим.

Капитан улыбнулся:

- Ну что ж, надо разрешить, раз такой случай.

Дым на горизонте

К утру двадцать четвертого августа Качарава доложил в штаб о готовности ледокола к рейсу. Пассажиры уже попрощались с жителями поселка и переселились на борт "Сибирякова". Дорога предстояла далекая, и те, кто сел на корабль в Диксоне, стремились побыстрей познакомиться с соседями, приглядеться, примериться ко всему в новом плавучем доме. Вместе с экипажем на корабле теперь было свыше ста человек.

Плотники, развалясь на чистых брезентах, часами курили и вели бесконечные беседы о прошлых командировках, о войне и земляках, ушедших на фронт. Артиллеристы шумно спорили на корме, плотным кольцом обступив примостившихся на ящике шахматистов. Анатолий Шаршавин "продувал" уже вторую партию гидрологу Золотову. Командир носового орудия Василий Дунаев убеждал Шаршавина прекратить сопротивление, но тот краснел и просил не гудеть над ухом.

Стреляя мотором, к борту "Сибирякова" подлетел катер.

- Капитан вернулся! - крикнул кочегар Семен Шевяков и многозначительно поднял палец. - С портфелем. Видно, уходить будем.

- Что, уже? - громко спросил окружающих Золотов. - Тогда я согласен на ничью.

Он встал и побежал к трапу, по которому поднимался Качарава.

- Анатолий Алексеевич, поплывем, значит? Командир кивнул головой и заметил:

- Не поплывем, а пойдем, дорогой товарищ. Пора осваивать морской язык.

Увидев на палубе Валю Черноус, Качарава громко окликнул ее:

- Доктор, вам сердечный привет с Диксона и тысячи благодарностей за стрептоцид. Еремеев поправился, работает.

- Поправился? - Валя кокетливо отбросила со лба светло-каштановый локон и с напускной строгостью добавила: - В чудеса не верю, товарищ капитан. Я считаю безобразием, если больной нарушил предписание врача. Был бы он на "Сибирякове"...

- Знаю, знаю, - рассмеялся Качарава, - держали бы его в постельке две недели. Ох, уж мне эти лекари...

Он скрылся в дверях. Девушка проводила его выразительным взглядом. Стоявший рядом Золотов приметил, что Валя восхищалась капитаном.

В кают-компании Качарава застал Элимелаха,Сулакова, Сараева, Никифоренко, штурманов Бурых и Иванова. Комиссар рассказывал последнюю новость. В штабе ему сообщили о том, что неизвестное судно обстреляло полярную станцию мыс Желания, находящуюся на самой северной оконечности Новой Земли.

- Вот так глубокий тыл! - сказал Сулаков, шевеля торчащими, как у моржа, усами. - Куда забираются, гады!

- Предполагают, что это подводная лодка, - вмешался в разговор Качарава, дала несколько выстрелов из пушек и скрылась. Жертв на станции как будто нет. Теперь о наших делах, товарищи. Сегодня трогаемся, в двадцать три ноль-ноль.

На много месяцев уходил ледокольный пароход, и в такие края, откуда не отправишь домой письма, а разве только пошлешь короткую радиограмму. Поэтому люди старались выкроить минутку и, оставшись наедине с самим собой, написать несколько слов родным: не беспокойтесь, ждите.

Юра Прошин старательно выводил наслюненным чернильным карандашом каждую букву, писал крупно, чгобы маме легче было разобрать. Он ругал себя за то, что не отправил письма раньше, сразу же по приходе в Диксон. Попал сюда Юра впервые, и все казалось ему интересным: и скалистый остров, и новые пассажиры, и ездовые собаки на палубе. А теперь оставалось очень мало времени для большого, подробного письма, в котором можно было рассказать маме о недавнем походе, о борьбе с ледяными полями, о дружбе с радистом Толей Шаршавиным и матросом Леней Зоиным, о строгом, но заботливом своем наставнике Николае Григорьевиче Бочурко. Да мало ли о чем нужно было рассказать маме!

Склеив конверт, Юра аккуратно подписал адрес и положил в общую стопку писем в красном уголке.

Потом поднялся в рубку к Шаршавину. Узнав, о чем горюет юноша, Анатолий похлопал его по плечу и успокоил:

- Чаще будем радиограммы посылать. Помнишь наш старый разговор? Научу тебя стучать морзянку, и сам пошлешь весточку матери.

Прошин оживился:

- Обязательно научусь!

- А старший механик не заругает, что будешь отвлекаться от основных занятий? Он ведь ревнивый.

- Он очень хороший, Толя. Разрешит.