Сказание о 'Сибирякове'

Многое изменила война в размеренной жизни советского Севера, очень многое. Вот и "Сибиряков", рожденный для мирных трудов корабль, стал воином. На нем появились зенитные пулеметы и четыре орудия: семидесятишестимиллиметровые поставили на корме, а на носу - "сорокапятки". Экипаж пополнился артиллеристами, которыми командовал лейтенант комсомолец Семен Никифоренко, человек смелый и горячий. И новые люди как-то сразу вошли в коллектив, признали традиции сибиряковцев, а морякам стало казаться, что было так всегда, что боевые веселые артиллеристы - давние члены их дружной семьи. Капитан Качарава получил звание старшего лейтенанта и стал теперь командиром. Впрочем, за исключением военной команды, его все, как и прежде, называли по штатскому капитан.

Ходил теперь "Сибиряков" по Белому морю, возил снаряды, продукты, войска. Случалось, не везло другим судам в военных рейсах, искалеченными возвращались они в порт. Посылали "Сибирякова": "Он проскочит". И "Сибиряков" проскакивал, выходя целым и невредимым из очень сложных, порой крайне рискованных операций.

* * *

В Кеми быстро ошвартовались. Зазвучали команды:

- Первая рота, выходи на берег. Вторая - приготовиться. Сержант Торопов, к комбату! Сержант То-ро-пов!

Команда ледокола вышла провожать солдат. Они сбегали по узким досочкам сходней и растворялись в темноте.

- Спасибо, командир, - подошел к Качараве комбат. - Хорошо доехали. И вам, товарищи, спасибо, - обратился он к стоящим тут же морякам. - Может, еще свидимся.

- Обязательно свидимся, - ответил за всех Элимелах.

- Товарищ комбат, - раздался рядом зычный бас. - Тут кто-то котелочек утерял, может быть, хозяин найдется?

Из темноты выступила грузная фигура боцмана Павловского. Он протянул офицеру котелок, который почти целиком умещался на широкой его ладони. Для убедительности осторожно осветил находку электрическим фонариком.

- Вот растеряхи, - смущенно сказал комбат. - Молодежь ведь.

Не дожидаясь рассвета, "Сибиряков" отправился в Архангельск. Теперь на борту его были раненые, путь которых лежал в далекий тыл. Подсадили и группу рыбаков. Их артель вела промысел в Баренцевом море, в котором лов рыбы не прекращался, несмотря на опасность встречи с вражескими подводными лодками. Рыба была сейчас особенно нужна стране.

Поднимался ветер. Ох, как некстати был он! Волны все сильней и сильней качали судно. Моряки с досадой думали о том, что море разыграется не на шутку. И не о себе были заботы, а о тех, кто лежал на носилках в кубриках и трюмах корабля,

Не спалось Элимелаху, которого Качарава с трудом уговорил пойти отдохнуть. Нервы, натянутые до предела заботами минувших суток, не могли упокоиться. Неожиданно зашалило сердце. Еще в Кеми Зелик Абрамович почувствовал вдруг резкую, щемящую боль в груди. Правда, она скоро прошла, а вот сейчас сердце снова дало о себе знать. "Не вовремя, очень не вовремя расклеился ты, комиссар", - выговаривал он себе.

Элимелах встал, надел китель и отправился на нижнюю палубу. Шел, широко расставляя ноги, придерживаясь руками за переборки узких проходов, - при сильной бортовой качке ходить нелегко.

В кубриках, куда поместили тяжелораненых, стоял дурманящий, тот особенный запах, который присущ операционным и перевязочным. Пахло кровью, бинтами, спиртом, хлороформом. Бледные, осунувшиеся солдаты старались крепиться, чтобы лишний раз не беспокоить врачей и санитаров. Но иногда боль становилась невыносимой, и тогда раздавались сдержанные стоны.

В одном из кубриков Зелик Абрамович нашел радиста Анатолия Шаршавина и шифровальщика Михаила Кузнецова, секретаря комсомольской организации судна.

- Санитары не управляются, мы тут помогаем, - тихо объяснил Кузнецов комиссару. - А вот тому парню очень плохо, с ним все время врач.

- Правильно, Миша, молодцы, - качнул головой Элимелах.

Шаршавин, став на колени у койки, поддерживал ладонью голову больного. Шторм кидал пароход с борта на борт, и раненых это сильно беспокоило.

- В соседнем кубрике Алферов, Жеребцов, сигнальщики Алексеев, Новиков, Синьковский, - продолжал комсорг. - Сменились с вахты и тоже дежурят. Все комсомольцы тут, кроме Дмитриева. Его укачало. - И, как бы оправдываясь за товарища, матрос добавил: - Он ведь после болезни...

- Ладно, ладно, все хорошо. Скажи, дорогой, в какой кубрик мне идти, раз ты этим делом руководишь?

* * *

Уважают моряки кочегаров. Кормить углем дышащие жаром топки - дело трудное: нужны и большая физическая сила, и тренировка, и привычка. Простоять вахту в котельной, да еще в шторм, возьмется не всякий. А бывает, приходится подменить товарища.

Занедужилось в этот раз Лене Дмитриеву. Такой здоровый, крепкий парень, а тут вдруг закачало. Наверно, потому, что неделю хворал. Вышел как-то из котельной на палубу разгоряченным, обдало холодным ветром, и простыл кочегар. Теперь-то вроде и поправился, но тревожные сутки и шторм снова свалили его. Сначала не поддавался и вместе с Чечулиным шуровал у топки, потом затошнило, повалился на уголь и скис совсем.

Произнес виновато:

- Не могу, Николай Федорович, что хочешь делай.