Сказание о 'Сибирякове'

- Вот мы говорим о "Сибирякове", о товарищах наших, а знаете, кто мы такие? Помните, когда последний раз возвращались в Архангельск из Кеми, рыбаки с нами шли? И старик один раненым солдатам поморскую сказку рассказывал, хорошую сказку про трех сынов. Их мать посылала встретить отца, предупредить, чтобы к бою готовился, на поморские деревни враги напали, старик этих врагов змеем называл.

- Как же, помню, - встрепенулся Алексеев. - Мы тогда с тобой в одной каюте были, а потом еще комиссар Элимелах пришел. Очень ему тогда стариковская сказка понравилась.

- Ты бы ее нам рассказал, Толя, если помнишь, - пробасил боцман. - Я, ребята, сказки народные очень люблю. Особенно когда мальчонком был - ночи мог не спать,

И Шаршавин, как умел, рассказал. Слушали его внимательно, а когда сказ кончился, долго лежали молча.

- Почему я ее вспомнил, ребята, эту сказку? - снова заговорил радист. - Не кажется ли вам, что этот самый младший сын Иванушка как наш "Сибиряков"? Он отцу сигнал подал, что враги его ищут, хотят в море его дружину потопить, а сам погиб, с врагами сражаясь.

- Точно, про "Сибирякова" этот сказ, - утвердительно сказал Воробьев. Сигнал-то мы подали нашим кораблям. Вот здорово, и сказка вроде и правда!

Долго еще беседовали моряки, забыли о сне, о том, что утром их погонят на тяжелую работу.

Однажды среди ночи в камеру втолкнули пятерых. Они в нерешительности остановились, разглядывая лежащих на нарах.

- Принимайте в компанию, - простуженным голосом сказал один из новеньких.

Сибиряковцы поднялись со своих мест. Узнав, что это земляки, да к тому же еще и моряки, обрадовались. Начались расспросы: кто откуда, с какого корабля, в каких водах плавал, где попал в плен? И, как бывает в таких случаях, нашлись общие знакомые. Разговорам, казалось, не будет конца, однако собеседников постепенно становилось все меньше, и вот усталость свалила измученных людей.

С рассветом в дверь просунули бадью с похлебкой, хлеб и пять ржавых мисок для новых узников. Принялись есть. Молча, неторопливо глотали постную, невкусную похлебку. Один молодой парень приглядывался к бородатому, лицу Качаравы. Анатолий Алексеевич почувствовал пристальный взгляд и поднял голову.

- Мы, кажется, встречались в Архангельске? Все гляжу, тот или не тот? Вы капитан Качарава? Верно? - подмигнул новенький. - Узнал я вас, узнал, капитан.

Запретное слово, произнесенное вслух, обожгло сибиряковцев. Все встрепенулись, перестали жевать, настороженно разом посмотрели на говорившего. Только теперь они хорошенько разглядели его: худое прыщавое лицо, блуждающий взгляд, большой рот с гнилыми зубами. И парень сразу показался противным, хотя толком никто не мог объяснить почему. Павловский, сидевший рядом с новичком, положив руку ему на плечо, медленно проговорил:

- Профессор Качарава, запомни, матросик.

Парень съежился, словно придавленный. Он уткнулся в свою миску и быстро, точно боясь, что у него отберут похлебку, начал работать ложкой. Воцарилась неловкая тишина, которую нарушили окрики охранников: "Шнель!{26} Шнель!"

Вечером, когда усталые, хмурые люди вошли в камеру, они увидели одного Сараева.

- Профессора увели, - сказал парторг.

Сердца закаленных горем людей дрогнули, все посмотрели в сторону прыщавого: прищуренные его глазки плутовато бегали.

Утром он не проснулся, его труп валялся в дальнем углу: лицо было перекошено, изо рта вывалился язык.

Прибежал сам комендант лагеря, которого за жестокость пленные прозвали зверем. Маленькое существо на кривых ножках махало перед лицами моряков кулачком, поросшим рыжей шерстью, и визгливо что-то кричало.

- Кто удушил? Кто удушил? - повторял за ним

переводчик.

Когда очередь дошла до Шаршавина, он состроил скорбную гримасу и, как бы раскрывая великую тайну, доверительно проговорил:

- Сам себя удушил. Я видел. Душил и плакал.

Комендант оцепенел, потом, сообразив, что над ним смеются, в ярости затопал ножками. Трое гестаповцев схватили Анатолия, выволокли в коридор, долго и остервенело били.

Несколько дней Шаршавин не вставал и оставался в камере с Сараевым.

Четверо моряков жили с сибиряковцами недолго. Их куда-то увели. Прощаясь, один из них горько заметил:

- Не принесли мы вам счастья, ребята. Кабы знали, эту гадину сами бы удушили,

Наступил март тысяча девятьсот сорок третьего года. Первое дыхание весны, первые радостные вести. В порту, куда в последнее время гоняли моряков грузить уголь, произошла встреча с французом из соседнего концлагеря. С ним столкнулся у бункера Калянов.

- Камрад, - тихо окликнул Ивана пленный и, ударяя себя в грудь, сказал: Я маки, партизан, компрене?{27}

Калянов понимающе качнул головой.

- Сталинград, Гитлер капут, компрене?

Француз двумя руками взял себя за горло и состроил такую выразительную мину, что плотнику все стало ясно.

- Компрене, компрене! - повторил он. - Спасибо, браток. Порадовал.