Сказание о синей мухе

Разумеется, муха об этом представления не имела и даже не представляла себе ясно, что это за пища — философия. Из этого иной сделает вывод, что вряд ли может случиться занимательный сюжет из столкновения философа с мухой, поскольку других персонажей пока в кабинете не заметно. Да и философ любил убивать мух, уничтожал их великое множество, так что герой мой рискует остаться наедине с самим собой.

Но, может быть, дело в других или в другом?

Известно, что философия — если буквально перевести это слово на русский язык — означает любомудрие.

Так считают все люди.

Но муха думала иначе.

Что́ именно думала она, станет очевидным из ее дальнейших трагических переживаний, борьбы не на жизнь, а на смерть, описанных добросовестно и тщательно, а также из мыслей и чувств самого философа.

Чтобы окончательно не сбиться с пути и цели нашего рассказа, — что весьма свойственно автору, спотыкающемуся на каждом шагу, — целые груды фактов, мыслей, соображений загромождают его путь к цели и порой даже его заставляют забыть о ней, — я перейду к позиции философа на избранном им поприще, а также постараюсь выяснить его собственное неотъемлемое отношение к этому поприщу.

Наш философ, — кстати, назовем его, хотя многие справедливо считают, что назвать человека — это еще ничего не значит, но мне думается, что все же лучше назвать; по крайней мере, если он окажется темной личностью, то уж не меня будут громить, тащить и не пущать критики и участковые надзиратели, а его самого, его сожителей, соседей, родственников до пятого колена, парторганизацию, в которой он состоял, — итак, его звали Иоанн Синемухов.

Ну, теперь, когда вы обо всем предупреждены, можно решительно перейти к раскрытию тайн и животрепещущих переживаний моих героев или, выражаясь научно, к раскрытию темы…

Но если бы автору известно было, какая у него тема… Если бы он это знал, он бы ее точно сформулировал, запланировал, подобрал бы материал…

Но в том-то и беда, что темы у него решительно никакой не было, а только одно-единственное, событие, которое скорее может показаться смехотворным, чем типичным, как это положено в добропорядочной литературе, — ха-ха! — Человек и муха, — но погодите — смеяться, ибо известно, что кто смеется над собой, потом непременно плачет.

Быть может, вы уже злорадно утешаетесь, что речь идет не о вас — ведь фигурирует только философ и муха. А поскольку вы не философ, значит…

Но извольте еще доказать, что вы не муха. А мне думается, что это доказать не легче, чем то, что вы не верблюд. Все философы почему-то это усердно доказывают. И я никак не пойму, зачем и кому это понадобилось, не говоря уже о том, что верблюд — одно из самых благороднейших созданий, — терпелив, вынослив, может обойтись без всего, не только без хлеба, но даже без воды. А сколько героизма проявляют они во время труднейших экспедиций!

Но я слишком много отвлекаюсь во все стороны. Попытаюсь на время отвлечься к главному, — если не к теме, то хотя бы к тому, о чем я хотел рассказать. Ведь я несомненно о чем-то хотел рассказать. Замечу только, что по тому, как расскажешь, будет оцениваться и то, что расскажешь.

Удивительное дело, — это звучит почти парадоксально, однако верно, как то, что день это не ночь, что белый день — это не черная ночь, а белая ночь — не черный день, что вещь, интересно рассказанная даже о мухе, становится значительной, увлекает вас, хотя вы вовсе не склонны делать из мухи слона. Но это факт, что муха может конкурировать, и не без успеха, с африканским слоном, если о ней расскажет художник, да, да…

Но я всё же отвлекусь от отвлечений, и на этот раз окончательно… Хотя не сомневаюсь в том, что отвлечения и отступления — самое увлекательное и в жизни и в искусстве.

Вот теперь-то я и отвлекся окончательно и перехожу к поприщу моего главного героя, поскольку моя синяя муха, хотя и не отличалась скромностью, всё же не претендовала на роль главной героини. Впрочем, это была ее добрая воля, — к незавидной роли ее вынудила недобрая воля автора, завзятого гуманиста и любителя философов.

За что так мне полюбились философы, я и сам не знаю. Но признаюсь, — прямо до смерти люблю эту породу людей, которая всю жизнь размышляет о жизни, не имея о ней даже такого ограниченного представления, как, скажем, синяя муха, об одной из которых будет речь впереди.

Но есть большая отрада в занятиях философией — то ум вскружится, то затмится, то взлетит, то провалится в пучину. Выводов никаких можно не делать, сказать, что всё относительно, абсолютной истины нет, и на этом основании взять под защиту любое злодеяние.

Один мой старый приятель, упраздненный король одной из не очень великих держав, проявивший себя главным образом тем, что извел чуть ли не половину своего народа, не повинного ни в каких преступлениях, так себя оправдывал: