Сказание о старине и пароходе с красным флагом

— На Оле «они»… Наши-то слыхали, у пристава в доме живут. На вид люди, бают, нравом своим совсем не похожи на других-то русских: беда какие злые, чисто вешние голодные медведи! На людей-то не смотрят, без ружей не ходят. Ежели и глянут на ково — у тово от страху-то душа мохнатеет! Водку каждый день пьют да меж собой стреляются… Про одного «ихнева» сказывают — именем Яныга — беда какой престрашный: за стол исти садится — «ныганы», такие маленькие многопульные ружьечки, кладет рядом, с обеих сторон! Тамошние-то русские меж собой его зовут «разбандит»! Ох, худо стало на Оле-то! Старикее-то наши не велят нам, парням, даже близко к Варжине[16] подходить, говорят, долго ли до беды — Ола-то рядом! Там, в Олоковой-то[17], дядя Савва нерп промышлял и встретил как-то ваших сахыев[18]. Те ему сказывали — Яныгины люди тамо-ка одного человека убили, да ни за щто ни про што! Как худую собаку!

При этом Дядюшка насторожился, спросил Апоню:

— Охто жа бул, тот бедняга-то, убитый-то?

— Не знаю, дядика, не знаю! Ольский тятин кум баил — добрый он бул человек, веселый… Никово «их» не боялся, глаза со страху от «них» не прятал. Нёки_^-то[19] ево любили, по ихнему умел он баять!

Потом, помолчав, Апоня добавил:

— Вчерась в тайге одного нашево встретил из деревни. Он мине сказал — «те» на Гижигу уехали! Яныга-то с солдатами остался. Беда, многора[20] потягов-то собрали, всех каюров грозили стукнуть — поневоле они «их» повезли! Люди сказывают — ямских-то поркой заставили каюриться.

Рассказ Апони произвел на всех тяжелое впечатление. Мужики ходили расстроенные. Белковать в тайгу никто идти не решился. Побоялись мужчины оставлять одних женщин с детьми и стариками. Уйдут, а вдруг без них сюда нагрянут эти бандиты? Неспокойные на побережье настали времена. Да и скудные — негде совсем стало купить фунт муки, даже на пушнину, чая и табака не стало, не говоря о других вещах.

Замер, обезлюдел совсем старый тракт. Не скрипнула за это время по тракту ни одна нарта, не промелькнул ни один собачий потяг… И время-то словно застыло на одном месте. Который уж год каюры дальше «кошки» за дровами и дальше своих покосов за сеном не ездят. Поскучнела жизнь мужиков!

ПАРОХОД С КРАСНЫМ ФЛАГОМ

Как-то по весне неведомо откуда слух пришел: где-то, на какой-то Волочаевке «народ тамошний» побил и прогнал окончательно царских слуг и «беловорейцев», а заодно с ними и всех иноземных ворогов.

В деревне все облегченно вздохнули, оживились. Дядюшка ходил именинником, мужики повеселели.

Сошел снег. Вскрылась река. Разлилось половодье, да такое красивое, тихое. Ольховничек в зеркальной воде стоял, как заколдованный хоровод. Над деревней целыми днями слышны были ребячьи радостные, звонкие голоса и смех.

Уже и пасха отзвонила. Наступил троицын день. Солнце с утра празднично играло. Защебетала весна песенкой жаворонка над зазеленевшими полянками. На морском берегу, в лесу на лужайках проходило большое народное гулянье. Молодежь хороводы водила, звенели балалайки разудалой «барыней», пляс-перепляс сменялся песнями… Вдруг, покрывая радостный шум нарядных людей, послышались громкие восклицания: все передавали друг другу от кого-то услышанную новость: на Оле в великий пост побывали «народные защитники»! Яныгу с его бандитами поколотили, всех «их» вытурили!

Радость охватила народ.

— Заживем теперь со всей Россеей по-божески! — кричал кто-то из мужиков.

Вести в ту пору долетали до наших мест с немалым опозданием, «на оборочках торбазов» разных бывалых людей, невесть какими путями. Вот и тогда, в троицын день, кто-то из этих таежных пешеходов принес эту весть.

Кто-то и подробности этой новости, прилетевшей «на торбазных бубенчиках», рассказал: словно с неба свалились на Олу в весеннюю предраспутничную пору смелые люди, что перед тем в Гижиге и Наяхане постреляли бандитов — как «дров порубили», выгнали вооруженных до зубов «беловорейцев»! Люди говорили между собой — вправду, видно, миновала лихая година, если горсточка храбрецов так ловко изгнала тех, перед которыми весь таежный народ ничего не мог поделать!

Прошли праздники. Кладовки у всех опустели. Голодновато стало. Выручил ранний приход корюшки — рыбки невеликой, чаячьей радости, но голодным людям ставшей спасением.

Пережили кое-как весеннюю голодуху — не привыкать было!

Вся надежда была на летнюю путину: будет горбуша, за ней кета — будет и жизнь! А пока наступила тяжкая пора — есть совсем стало нечего. О хлебе и мечтать не смели — когда его в наших-то местах в старые годы ели досыта! При царе-то батюшке он был праздничным блюдом… Да и то не каждый год!