Сказание о Старом Урале

– Обыкновенно. На закате как-то наловил чебаков да и стал над костром уху варить. Капитан и объявись передо мной верхом на сивом коньке. Спрашивает эдак сердито: «Кто таков-» Я ему в ответ: «А ты-то сам, дескать, кто-» Усмехнулся тот, говорит: «Я, уктусских и прочих горных заводов начальник, капитан Татищев». Гляжу: с виду чахлый. И высказал я ему, что, дескать, в начальниках не хожу, но сам себя как хозяина этих мест понимаю. Гляжу, капитан нахмурился, эдак сердито спрашивает: «Беглый-» А я ему, не сробев: «Как же, беглый. Кому же тут еще в лесах шляться-» Гляжу, слезает он с конька и к костру вплотную подходит. Худущий – кожа да кости! Присел на корточки, к вареву моему принюхивается: голоден! Ухой я его угостил, похлебал он в охотку... На другой день опять меня навестил. Хлеба печеного мне привез и соли чистой, а за ушицей стал мне рассказывать, что место для нового завода присматривает. Я, не будь дураком, и молвил ему, что для завода лучше этого места по всей Исети не сыскать. Он спорить не стал, понял, что кое-какой умишко у меня водится.

Через недельку наехал ко мне со всяким начальством и солдатами, велел здесь лес рубить, место чистить, за дельный совет вскорости шестью рублями меня одарил из своего кармана.

– А я слыхал, что дружбу с генералом ты через Афанасьевну заключил?

– Мало ли что люди из зависти скажут. С Афанасьевной, правда, давно дружу. Грею вдовицу ласковым словом.

Корнил, позевывая, встал.

– Одначе домой пора.

Надевая полушубок, Корнил оглядел солдат.

– А вам пора на бочок. Отчего солдат гладок, знаете? Поел и на бок! Уж такая ваша жизнь. С весны у вас редким гостем буду, в лесу стану жить вольно и хорошо. Вам такой жизни и во сне не увидеть.

– Без шару нашего соскучишься.

– И об этом загодя позаботился. Афанасьевна мне для той поры генеральского табачку помаленьку накопит...

3

Гоняя с места на место снежные наметы, январская метель четвертые сутки трудилась, как радетельная хозяйка. Еще накануне видны были стены и башни Екатеринбурга, а после метели будто не стало их вовсе. Вся крепость зарылась в сугробах.

Лихо бушевала метель.

В крепости ветер натыкался на строения и не мог развернуться во всю молодецкую удаль; только на пруду, пустырях и просеках он так вихрил снежные столбы, будто лебеди-кликуны, не взлетая, разм ахались свистящими крыльями.

Днем он посвистывал, как ухарь-ямщик, а по ночам отгонял людской сон кошачьим мяуканьем и волчьим воем.

За крепостными валами снежная буря бушевала в неудержимой бесшабашности. Косогоры сугробов росли на опушках лесов – шарташских, исетских и уктусских, деревья в этих лесах будто делались ниже – такие снежные горы громоздились у комлей.

* * *

Сквозь снежную мглистость метели догорал за лесами кумачовый закат субботнего дня.

В кухне командирской избы Афанасьевна все чаще посматривала на часы. Барин с Герасимом ушли в баню. Парятся второй час. Командир любил веники липовые и смородиновые. Их наготовили загодя. Давно ждет барина и холодный квас... Домоправительница уже начинала тревожиться.

Наконец голоса в сенях. Выглянула, всплеснула руками.

– Батюшки-светы! На руках принесли! Неужели опять до беспамятства?

Герасим с кучером Семеном внесли генерала, завернутого в тулуп. Афанасьевна забежала вперед, раскрыла постель.

– За лекарем беги! – еле выговорил Герасим. – Сердце у генерала заходится.

– А ты, ирод, где был? Опять не доглядел?

– Да не причитай ты христа ради!

– Не хайлай на меня. Клади прямо в тулупе. Голову выше подними.

Когда Татищева кое-как уложили, Афанасьевна яростно накинулась на камердинера и кучера:

– Все вы виноваты! Опять раньше времени трубу заслонили? С угаром закрыли?

– Упаси бог! Может, из-за метелицы снег в трубу набился? – смущенно бормотал Герасим.

– Метелица тебе виновата? Завсегда причину сыщет! Мухомор ты, Герасим, а не камердин!

Афанасьевна принесла из сеней горсть мороженой клюквы. Засунула по ягодке в уши Татищеву.

– Лучше хлебного мякиша! – подсказал Герасим. – Беги, Афанасьевна, живее за лекарем!

Но Василий Никитич пошевелился, приоткрыл глаз. Сказал шепотом:

– Не сметь лекаря звать! Сраму такого не потерплю. Из-за бани лекаря? Никому не можно в крепости знать про такое со мной происшествие.

Татищев слабо улыбнулся своей домоправительнице.

– Твердое слово тебе даю: больше не буду париться так.

– Сколь раз слово такое слышала, а на деле что?

– Да все хорошо поначалу шло, Афанасьевна. Правду говорю, Герасим?

– Истинную. Конфузия вышла вовсе невзначай.

– Пар был легкий, как подобает. Окатился я начисто, а в предбаннике вдруг в беспамятство впал.

– Клюквы поешьте, барин.

Татищев положил в рот несколько кислых, хваченных морозом ягод клюквы. Поморщился.

– Может, и кваском угостишь?

– Сейчас. Давно припасла.

Татищев пил квас, причмокивая губами после каждого глотка.

– Спасибо. Сразу полегчало.

– Слава те, господи. Ступай, Семен. Отойдет теперь. Прокатила беда лихоглазая. Спи, барин.

Афанасьевна на кухне снова взялась за Герасима.