Сказание о Старом Урале

Демидов долго ворочался в постели с боку на бок и наконец решил идти к Сусанне покаяться и просить прощения. По дороге он обдумывал, как преподнести Сусанне этот неприятный сюрприз. Но сказать всю правду страшился. Лучше соврать: мол, нечаянно задавил конем на скаку...

Путь его лежал мимо комнаты Прокопия; мимоходом заметил, что дверь в эту комнату приоткрыта, горит там свет, а жильца в ней не видно. Акинфий задержался, заглянул в покой: горит возле постели свеча, а никого нет. Он громко позвал сына.

И тотчас ожила старая боль. Воскресла мука ревности, та самая, что после возвращения из столицы совсем было перестала его терзать. Сразу как-то обмякли ноги, но в волнении он почти побежал по коридору, торопился к покою отца. Бросился к слуховой дыре, припал ухом, но долго не слышал ничего, кроме воющего гудения. И вдруг обмер... Голос Сусанны! И еще чей-то!

Испуганно отшатнулся от слуховой дыры. Кинулся в коридор. Взбегая по малахитовой лестнице, ощутил странную горечь во рту – вкус собственной желчи. Бешеная злоба подгоняла его. Вот и дверь... Дернул за скобу. Заперто! Кулаками, кулаками! Услышал удивленный возглас Сусанны:

– Господи! Что там случилось? Это ты? Погоди. Сейчас открою.

Не успела Сусанна открыть дверь, как Демидов, оттолкнув ее, ворвался в опочивальню. Тяжело дыша, он кинулся в один угол, в другой... Никого. Он растерянно стоял у туалетного столика с зеркалом. Окно плотно закрыто, занавешено... Другого выхода нет... Все-таки прошипел, бросая исподлобья свирепые взгляды:

– Где же он? Куда спрятала? Сказывай тотчас!

Сусанна смерила его спокойным взглядом, спросила без волнения:

– За привидениями гоняешься? С перепоя, что ли? Кого это ты сюда ловить прибежал?

По-бычьи наклонив голову, Демидов схватил женщину за руку.

– Прокоп где тут у тебя?

Сусанна вырвала руку, погладила покрасневшее место, проговорила со злой усмешкой:

– Рехнулся, что ли, старый дурак?

– Стой! Сам же только что слы...

– Так ведь ты же еще под постель не заглянул! А то, может, и в самой постели твой сынок здесь прячется?

Тон женщины стал чуть снисходительнее и мягче. Она сладко зевнула, прикрывая рот ладошкой. Поправила одеяло на постели и легла.

– Разбудил вот меня дуростью своей! Теперь долго не засну. Иди, лови свое привидение по другим комнатам. Походишь так, и дурь из головы уйдет.

– Не шути ты со мной, Сусанна! Не до шуток мне. Ничего я понять не могу!

– Нечего и понимать. Просто надоело по-людски жить. Привычная демидовская дурь в башку ударила. Знать, скушно тебе смирять ее. Дай вот поругаюсь над беззащитной.

– Прости, Сусаннушка. Разом как-то...

– Да ведь уже слыхивала я эту песенку о Прокопе. В сыне родном и то изменника чуешь, боишься? Значит, и сам никому и ничему не верен. Спать бы лучше не мешал!

Демидов смиренно повернулся к двери.

– Да куда уж теперь, на ночь глядя? Оставайся. Уж так и быть.

Но Демидов, не прощаясь и не оборачиваясь, переступил порог, тихо притворил за собой дверь, даже плечом ее прижал и пошел по коридору тяжелой, медленной поступью. А Сусанна, проводив его взглядом, напряженно прислушивалась, нет ли шороха за стеной. Нет, тишина полная! Женщина глубоко перевела дух, погасила в ночнике свечу и утонула в подушках.

Демидов спустился на первый этаж, ощущая тяжесть во всем теле, но огромное облегчение на сердце. Пришла уверенность, что повода для ревности нет, стало стыдно, что зря обидел Сусанну.

Вышел в парк. Остановился у колонн, слушая шелест берез, но сквозь этот осенний шорох различил будто шаги в аллее. Неужто опять мерещится, как давеча голоса в слуховой дыре? Нет, и в самом деле шаги! Чья-то тень... Он выступил вперед.

– Кто ходит?

Ответил голос сына.

– От бессонницы, что ли, бродишь, Прокоп?

– Как и ты, батюшка.

Полчаса назад Прокопий, при оглушительном стуке отцовских кулаков в дверь Сусанны, едва успел выскользнуть в потайную дверь. По узкому ходу добрался до кладовой, в потемках наткнулся на мешки с мукой, ощупью вышел в санную завозню, оттуда во двор и парк. Сейчас, услышав отцов окрик, оцепенел было, но мгновенно овладел собой. Отец произнес доверительно:

– Меня осенний шелест листвы всегда тревожит, будто всегда он – к печали, к разлукам.

У Прокопия чуть дух не перехватило. Неужели отец что-то проведал? Случаен ли этот намек?

Акинфий положил на плечо сыну свою тяжелую руку.

– Давно бродишь?

– Всю круговую аллею не первый раз обхожу. Несколько верст отшагал, будто поверстные прогоны получаю.

– Поди, Настеньку забыть не можешь?

Прокопий перевел дух; разом отлегло от сердца. Нет, ничего он не заподозрил...

– Ласковая она, батюшка, была.

– Настоящая бабья ласковость слаще меду... Навек в нашей памяти остается. Пора тебе, сын, домой, в столицу. Чернявая царицына фрейлина не раз о тебе спрашивала. Знаешь, про какую говорю?

– Знаю. Пожалуй, и правду пора мне. Там я нужнее, покамест ты на Урале по-своему хозяйничаешь. Только сдается мне, отец, пора бы и тебе здесь царствовать помилосерднее. Приказчики твои безжалостные народ так озлобили, что как бы не нашла демидовская коса на камень! Уж в обиду мои слова не принимай.