Сказание о Старом Урале

Трапеза подходила к концу. За сытной едой было выпито вдосталь. Воевода Куренев поглядывал на строгановских военачальников спесиво, как индюк; после каждой новой чары он становился важнее и надменнее.

Наконец он нашел, что и общество своих же сотников для него недостаточно почтенно. Он ткнул пальцем в сторону своих спутников и сердито пробурчал:

– Досыта нахватались. Хватит жрать! Ступайте на струги. – Сотники переглянулись, покорно встали, поклонились хозяевам и вышли из избы.

– Пошто согнал? – сухо спросил Строганов.

– Поговорить хочу без лишних свидетелей. Ты своих тоже отошли.

– У меня от моих воевод тайн ратных нет. Говори. Послушаем.

– Я, однако, пойду? – вопросительно проговорила Серафима. Она как раз наказывала дворецкому, какое питье еще подать к столу.

– Пошто же тебе уходить от нашего стола? – сказал Семен. – Чать, хозяйка. Зачинай свой сказ, воевода.

– Хоть ты и Строганов Семен, все одно не могу поверить, будто душегуб Ермак не бывал на Чусовой. Сам посуди, куда же он подеваться мог? На Волге его давно нету. На берегах камских след его приметен, но тоже не свеж. Где же ему хорониться? Потонул, что ли?

Куренев во время своей речи переводил отечные глаза с одного строгановского военачальника на другого и дольше всех задержал свой тяжелый взгляд на Ермаке. Однако тот сохранял полнейшее спокойствие и невозмутимость.

– А тебя, муж ратный, уж не ведаю, какого ты звания, где-то я видел.

– Тебе померещилось, воевода, – спокойно сказал Ермак.

– Нет, и впрямь я тебя где-то видел. У меня память на всякий лик человеческий завидная.

– Я за всю жизнь дальше Камы нигде не бывал.

– Неужли обмишурился? Больно ты схож с одним человеком. Имечко твое как?

– Василием Олениным кличут.

– А кем он у тебя, Семен Аникиевич, маячит на Чусовой?

– Людей ратному делу обучает.

– Так... Чусовую с Камой он хорошо ведает?

– Мои люди дело знают и все реки ведают. За своим в оба глядим. На то и купцы.

– Вот, значит, хозяин, дашь мне в поводыри Василия Оленина, когда пойду отсюда Ермаковых душегубов искать.

– В своих вотчинах я по царской воле сам за всеми чужими и своими людьми гляжу и ни в чьей помощи не нуждаюсь.

– Как так? Я – царев слуга. Гляди, на груди у меня орел двуглавый.

– Дальше этого городка я тебя по Чусовой не пущу.

– А ежели не послушаюсь?

– Найду и на тебя управу.

– Дружины выставишь?

– Глядя по тому, как дело обернется.

Куренев нахмурился.

– А ты и впрямь нравом крут. Так и доложу в Москве, что не пустил меня Строганов Семен на Чусовую разбойников искать. На Каму тоже закажешь дорогу?

– Посередине плыви, а надумаешь в какой приток свернуть – на моих ратников наткнешься. Те не пустят.

– Крепко заборонился от царского закона.

– Грамотами дарственными царь Московский и всея Руси дал волю Строгановым в здешнем крае свои законы иметь.

– Тогда давай по-другому сговариваться. Разумею, что поклепов на себя не любишь? Слушай. По весне мои дружинники побили Ермака возле Вятки. Так ошпарили окаянных разбойников, что те едва ноги от нас уволокли и на Каму подались.

– Пошто же совсем их не кончили? – усмехнулся Строганов.

– Рубиться пристали.

– А самим от Ермаковых людей тоже по зубам попало?

Куреневу эти слова почему-то показались веселыми. Его живот затрясся от смеха.

– Угадал! Утаивать не стану. Попало и нам на орехи. У Ермака – отпетые молодцы, молотить умеют. Но ты изволь слушать дальше. Отплыли мы после стычки к Волге и встали на роздых. Дело уже считали решенным: разбойники от нас на небо не залезут, а на Каме мы их все равно поймаем. Стоим недельку, другую – силушку копим. И вдруг, не поверишь, плывут мимо нас струги сверху, с Камы. Мы им окрик подали. А они плывут себе безответно, будто глухие. Забили мы тревогу, да им наперерез. Прижали их к берегу и начисто побили. Кто такие оказались, как думаешь?

– А ты сам скажи.

– Ермаковы люди, супротив атамана своего мятеж учинившие. Ермака в трусости обвинили и покинули; над собой нового атамана, по кличке Знахарь, поставили. Этого Знахаря я в полон взял. Пытал его на угольках, пока он чистую правду не выложил. А сказал нам, будто Ермак со своей вольницей к тебе, Семен Аникиевич, на ратную службу нанялся. Что ты на это скажешь?

– Мало ли что под пыткой разбойник сболтнет.

– Верно. Бывает и так, что вранье глаже правды с языка сползает. Только сдается мне, что в словах Знахаря и толика правды есть.

– Велишь понимать, что Ермака в моих вотчинах от царского розыска укрываю?

– Так думаю.

– Ладно. Обыщи всю Чусовую, только вместе со мной.

– Да ты не серчай, Семен Аникиевич.

– Обыщи, огляди Чусовую. Найдешь разбойников – твои, а не найдешь...

– Тогда что?

– Об этом после потолкуем. Но толковать будем по-другому и не за трапезным столом.

– Погоди. Против твоей воли не пойду. На рожон из-за ватажников супротив тебя не полезу. Понимаю, что в твоем немалом хозяйстве разбойники тебе не надобны.

– По-другому запел? Отказываешься? Уплывешь на Москву и станешь слушки про меня пускать?

– Господь с тобой!

– Так я твоей божбе и поверил!

– Не веришь царскому воеводе?