Сказание о страннике

Наверное, с этого момента и началась его депрессия. Какое-то мучительное, изводящее чувство не покидало Болдха, разрастаясь всё сильнее. Может, оно было вызвано чудовищем? Никто не рискнул предположить, что напало на них, хотя вспомнили и огров, и джатулов, и даже кобольдов, виденных в мире Ним Кэдог. Так или иначе странно, что подобная тварь владела мечом. Дикие зубастые монстры с когтями не нуждаются в созданном человеком оружии. Меч сковывал монстра, делал его неуклюжим; из-за клинка чудовище проиграло. Не будь тварь обременена оружием, она быстренько разделалась бы с Нибулусом, да и всеми остальными. Тем не менее монстр не выпускал пламенник из рук, словно старого друга... или новую игрушку.

Болдх задумался. Какая-то беспокойная мысль не отпускала...

Каждый раз, стоило ему взять Сполох в руки, уныние становилось сильнее. Во рту появлялась горечь, желудок сжимался в комок. Ночью странник лежал без сна, а по утрам тёплый свет воспринимался как издёвка.

Кем бы ни был монстр, он заставил Болдха почувствовать собственную слабость и уязвимость сильнее, чем кто бы то ни было. Теперь дорога впереди стала казаться бесконечной, безрассудной и полной смертельных опасностей.

А в конце этого пути, если он всё-таки доберётся до него, ждала Смерть.

Целый день Болдха одолевали мрачные мысли. Он сторонился спутников, а они, в свою очередь, сторонились его.

* * *

В дни накануне отхода из Мист-Хэкеля не один Болдх пребывал в мрачном настроении. Над Паулусом тоже довлели тяжёлые мысли, и его обычная угрюмость усилилась. Он выглядел осунувшимся и вялым и, пока остальные завершали последние приготовления, наховианец бродил, словно зомби.

Накануне отхода он пролежал всю ночь без сна, уставившись в потолок. Знобящий туман вползал в комнату через окна, заставляя спящих путников плотнее кутаться в меха. Но Паулус отбросил покрывало в сторону, он уже давно отчаялся уснуть. Наховианец размышлял, уставившись в темноту единственным здоровым глазом.

Уже несколько ночей, как сон совершенно покинул его. Наёмник лежал неподвижно, голова гудела от нахлынувших мыслей. Ночи тянулись бесконечно; наховианец крутился и раздражённо ворчал, постоянно поправляя покрывало. Тело нуждалось во сне и отдыхе, но мозг не давал покоя. После бесконечно длящейся бессонницы в комнату начинали проникать первые птичьи трели, и холодный воздух озарялся серым светом просыпающегося солнца. За окнами раздавались шаркающие шаги местных жителей, которые, кашляя и что-то бормоча, шли к воде, неся оловянные тазы и куски мыла. Паулус по-прежнему не спал, ёрзая и проклиная всё на свете. И только когда весь храм охватывали яркие лучи солнца, а местные жители расходились по своим делам, наёмник наконец чувствовал, как тяжелеют веки и его охватывал долгожданный сон.

Так ему удавалось поспать часа два-три, а потом он бродил бледный, сонный и опустошённый, едва живой. Эта ночь — последняя в Мист-Хэкеле — была не лучше. На самом деле она была даже хуже остальных. Рано утром путникам предстояло двинуться в путь, а значит он, Паулус, будет лишён даже этих двух жалких часов сна. Мысль о том, что придётся идти по Дождевым равнинам до Фрон-Вуду в таком истощённом состоянии, злила наёмника ещё больше.

Он лежал, окутанный клубами испускаемого болотом тумана, и размышлял над причинами, вызвавшими бессонницу. Конечно, она связана с тем случаем в шахте. Но не с чудовищем. Нет, он совсем не видел этого монстра, так как стоял дальше всех от прохода.

Быть замыкающим в цепи иногда даже полезно. Можно немного отстать и внимательнее изучить туннель — вдруг там остались какие-то ценности, незамеченные остальными.

Поэтому, когда все устремились вперёд за топором Болдха, Паулус задержался и внимательно огляделся вокруг.

Ни серебра, ни ценных камней, ни каких иных безделушек там не было. Совсем ничего ценного. Однако кое-что его всё-таки заинтересовало.

Где-то на уровне головы наховианец заметил в стене небольшое окошко, закрытое проржавевшим ставнем, но не настолько ржавым, чтобы он не смог его открыть.

Из открывшегося пространства вырвался обжигающе-ледяной ветер. Он принёс с собой шёпот бегущей воды, далёкие всплески бурлящего течения...

...и, едва слышимый за этими всплесками, одинокий отчаявшийся голос.

— Здесь есть кто-нибудь? Пожалуйста, пусть здесь кто-то будет! Я так замёрз...

Паулус тотчас захлопнул ставень, отрезая себя и от холодного ветра, и от принесённого им голоса.

Но не страх заставил его так поступить, а месть. Наёмника согревала мысль, что он навсегда оставил там хозяина этого голоса. Каким-то образом своим поступком Паулус смог утолить ту горечь и ненависть, которые испытал в трактире Кьелермана, глядя на счастливых симпатичных людей, смеющихся над ним.

Теперь же этот жалобный голос, наполненный страхом и отчаянием, снова и снова звучал в его голове.

Голос Гэпа Реднара.

* * *