Сказание о страннике

— Ага, усядется, бывало, на холме, колени к голове, как лягуха, подожмет, и давай черную смолу жевать. А смола-то вонючая! Да пялится на лес внизу. Долго так. Как в трансе. Все пыталась разглядеть в деревьях какие-то фигуры.

— Получилось?

— Почем я знаю? Во всяком случае, до сих пор листвой не оброс, собаки на меня лапку не задирают, и осенью я не желтею. Не знаю, может, ей просто воображения не хватало. Но, думаю, могло быть и хуже — по крайней мере на выгребной яме мне не гадали.

— Да уж, — со смехом вмешался Болдх. — Быть тебе тогда по уши в дерьме.

Катти обернулся и без тени улыбки посмотрел на него.

— Вообще-то, я как раз собирался это сказать.

Улыбка Болдха испарилась, и он снова ушел в себя. Зря он к Тивору обратился. Хотя Катти куда старше и почти во всем его превосходит — определенно и несомненно, есть в нем что-то ребяческое. Столько лет бродяжничать, размышлял Болдх, ни дома, ни работы, ни семьи, друзья на неделю, не больше — вряд ли от такой жизни у человека разовьется чувство ответственности...

Он вдруг с ужасом осознал: «Это же я, лет через десять— двадцать». — «Если убрать все геройские штучки, легенды и приключения — что мы получим? — мрачно размышлял он — Меня! Тивора-недоучку, Катти-недоростка. Если вообще когда-нибудь дорасту...»

Болдху вдруг стало интересно, есть ли у Катти привычка пялиться в потолок, как у него. Он задумался было, но тут же отбросил эту мысль; такому, как Катти Тивор, не до потолков.

Скорее он будет смотреть на небо, на звёзды... и дальше, в самую высь. Пока Болдх валялся на грязном, пропитанном потом матрасе в каком-нибудь замызганном караван-сарае, всматриваясь в завитки или отметины от сучков или пятна плесени на балках и пытаясь разглядеть в них рисунок, Тивор проделывал то же самое с облаками, созвездиями, с дыханием самой вселенной. Вот в чем разница: горизонт Болдха всегда маячит футах в восьми, а Тивора — несомненно, не имеет границ.

Эта мысль угнетала. Болдх и впрямь помимо желания восхищался Катти, но восхищал его Катти-легенда, а не Катти-человек. Болдх прекрасно понимал, что ему никогда не стать такой легендой, но превратиться в такого подонка?..

И все же пока все поступки странника указывали на это. Подобно Катти, он застрял на стадии юного холостяка и относился к жизни как к игре, хотя все его ровесники уже перешли на следующую стадию. Игра уже не забавляла. Люди гораздо моложе его выглядели более зрелыми. От этого становилось не по себе.

Болдх грустно улыбнулся. Им часто восхищались, людей поражало, как много мест он исходил и как много всего повидал. Так же, как Болдх удивлялся Катти. Но на самом деле сильнее его изумляли простые люди. Содержать семью, охранять дом — тут требовались отвага, стойкость и смекалка. Эти люди не бежали от трудностей. Странник лишь играл в жизнь, они же познали ее соль и правду; у них просто не было выбора: каждый день приходилось сталкиваться с тяготами, которые казались Болдху непереносимыми. На некоторых обрушивались страшные невзгоды: засуха, нужда, несчастье — но тем сильнее и закаленнее становились эти люди. Пусть даже кое-кто и озлоблялся из-за пережитого.

Зато Катти был самым крупным игроком в жизнь, какого Болдху доводилось встречать, чем порой вызывал раздражение даже у него. Герою, похоже, казалось, что шутить о серьезных вещах, особенно о смерти — верх остроумия; подростки равным образом считают, что ругаться — умно. Едва ли не ждал, что другие оценят его виртуозность.

Болдх не отводил глаз от странноногого головного убора на голове шагающего перед ним Катти. Странник не видел лица героя, но, судя по его походке (и по игривости, с которой «отростки» на шляпе гладили невидимое лицо) решил, что тот улыбается. Что этот бывалый наёмник делает среди них? Даже Эппа, с его почти сверхъестественной силой эмпатии, не сумел распознать истинных мотивов Тивора.

Болдх всё смотрел на головной убор Катти.

Уже две недели (или около того), как они познакомились с Тивором, но никто из членов отряда ни разу не видел Катти без этой чертовой шляпы; он не снимал ее, даже чтобы почесаться. Что он пытается скрыть? Оставалось лишь строить догадки.

Болдх изучал блестящий панцирь, и на миг страннику показалось, что он видит свое отражение.

Когда они наконец вышли из-под укрытия деревьев, солнце уже стояло высоко. За лесом начинался покатый склон отрога. Теперь путники ясно видели торчащую, как буйволиный рог, вершину утеса, выглядывающую из-за острого гребня. Воров они пока не заметили; лишь редкие клочки дыма, время от времени поднимавшиеся в воздух, говорили о том, что недавно (а может, и до сих пор) там были люди.

Лесовик пошел первым, на разведку. Мгновение-другое они наблюдали, как он проворно, почти по-жабьи, скачет вверх по холму. Затем шаман будто исчез или слился с травой, и они его потеряли из виду.

Они ждали молча, нетерпеливо ерзая. Через несколько минут Лесовик вдруг снова возник посреди отряда.

— Это они, — возбужденно выдохнул он, и по жилам Болдха быстрее заструилась кровь. — Ещё едят, но, похоже, скоро свернут лагерь.