Сказание о Железном Волке

«Старшина Гехинского аула Монты рассказывал: «Я из пленных солдат взял к себе одного по прозванию Фидур (Федор). Он находился у меня три месяца. Работал больше и лучше, чем от него можно было ожидать и требовать. Все мои домашние его полюбили и обращались с ним как с родным. Но он был постоянно мрачен и грустен. Как только он не работал и бывал наедине, заставали его в крупных слезах…

Я, узнавши об этом, призвал его к себе и спросил:

— Фидур, почему ты часто плачешь? Кто тебя обижает? Может быть, тебя, помимо твоего желания, заставляют работать, или кто-нибудь тебя пугает?.. Скажи правду…

— Меня никто не обижает, не пугает и не принуждает работать… А плачу потому, что надо плакать.

— Почему же тебе надо плакать? — спросил я.

— А вы, — сказал он, — почему воюете и проливаете кровь свою?

— Гм, гм! — заметил я. — Мы проливаем свою кровь из-за того, что вы, русские, не боитесь Бога и хотите уничтожить нашу религию и свободу и сделать нас казаками.

— Что правда, то правда, — продолжал он, — вот и я столько же люблю свою родину и религию и за них плачу. Если бы я не попал в плен, то скоро получил бы отставку и в своей деревне со своими родными ходил бы в церковь молиться Богу, а здесь… — он не договорил и слезы потекли ручьями из его глаз, и цвет лица изменился.

Сцена эта так сильно тронула меня, что… я не мог удержать слез и в ту же ночь посадил его на коня и поехал с ним до Урус-Мартановской крепости и, не доезжая четверть версты до ворот, я приказал ему слезть с лошади и отправиться в крепость, прося его говорить всем, что он сам убежал от меня.

Таким образом, я, с большим удовольствием обняв Фидура, простился с ним. Он, от глубины души поблагодарив меня, как стрела пустился в крепость, а я чуть свет вернулся назад».

Муса-паша Кундухов. Мемуары, гл. 4, журнал «Кавказ», № 4/28, Париж 1936, стр. 20».

Теперь-то это была довольно известная штука, но я понимал, что здесь важнее другое.

— Когда он мог это для тебя написать?

— Знал бы — сказал.

— Да! — спохватился я. — А как попало к тебе, как попало?

— И последнее, — сказал Сэт. — Она коротенькая…

Из школы, видно, вернулась старшая его дочка, Сусанна. Глазом заботливой хозяйки окинула стол и тут же на нем появилось все то, о чем забыл хозяин «конюшни»: сахар, ваза с вареньем, розетки, чайные ложки…

Узенькая полоска бумаги с этой же надписью наверху: «Для Сэта». Теми же черными чернилами, тем же почерком было аккуратно выведено:

«…И это горестное страдание, накопившееся в продолжение ужасных веков, терзаемое тело, из которого, под влиянием солнечных лучей, сочатся растаявшие капли и падают постоянно на Кавказские горы…

Цицерон — о Прометее».

Грустная у нас была с Мазлоковым беседа. Я сказал:

— Постоянно капают, видишь!..

— В том-то и дело! — откликнулся он. — Разве не ко времени?.. Ко Христову дню!

— И кто это тебе — ко Христову дню?

— Пацан! — коротко сказал Сэт, и я невольно переспросил:

— Пацан?!