Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

Павел сделал шаг назад и с опаской посмотрел на урку-емца.

- Ты чего? - спросил он.

- Нет, "бурайсы" на местном языке означает "убью", - объяснил Ваплах. Это слово такое, человек Кривицкий это слово очень любил.

- Ну и пароль! - Добрынин покачал головою и посмотрел на лежащего Кривицкого с большою справедливою злостью.

Старик Абунайка, хлопотавший вместе с другими около идола, вдруг подошел к Добрынину.

- Начинать можно, - сказал он. - Суд готов.

- Ну так начинайте! - разрешил Павел.

Несколько местных мужчин, а были они все как на подбор низкие, коренастые и, судя по всему, довольно сильные, подошли к саням, подняли Кривицкого и отнесли под столб, опустив его там на подготовленный квадратный костер.

Только теперь Добрынин понял, какое наказание приготовил для Кривицкого Абунайка, и он подошел к старику.

- Вы что, сжигать его будете? - спросил.

- Ага, - старик кивнул. - Очень много зла русский человек Кривицкий сделал, семь человек убил, один народ совсем из-за него пропал... надо сжигать...

Конечно, думал Добрынин, такого преступника надо убить. Но что-то в Павле протестовало против такого вида казни, и он, снова отыскав возле костра старика, подошел к нему и спросил:

- А может, у вас есть другое наказание, ну такое, чтобы тоже смертная казнь, но только без огня?

- Есть, конечно, - кивнул Абунайка. - Летняя, сейчас никак нельзя. Земля твердая, ледяная совсем.

- А что это за летняя? - больше из любопытства, чем из надобности поинтересовался народный контролер.

- Ну если кто-то убил человека или священного медведя, то его вместе с убитым надо в одной яме живым закопать.

- Да, - Добрынин посмотрел на коричневую твердую землю под ногами. - Это не подходит. Ну ладно, начинайте.

Абунайка крикнул что-то своим людям, они отошли от кострища, на котором лежал связанный Кривицкий. Потом один совсем молодой парень поднес к лицу председателя Хулайбы кружку с молочной водкой, влил ее в рот ему, а потом полил тарасуном волосы Кривицкого.

- Подождите! - сказал вдруг Павел, и тут же Абунайка посмотрел выжидательно на Павла и что-то проговорил тому парню.

Парень отошел.

- Я хочу его кое о чем спросить! - объяснил Добрынин и сам приблизился к лежащему на спине Кривицкому.

- Ты за что народного контролера Егорова убил? - наклонившись к лицу Кривицкого, спросил Добрынин. - И кто второй?

Кривицкий посмотрел на народного контролера с такой злобой, что Павел отшатнулся. Стало ему ясно, что Кривицкий - отпетый враг, ненавидящий не только самого Добрынина, но и всю Советскую страну, и вроде не было больше нужды с ним разговаривать, но все-таки попробовал Павел задать врагу еще один вопрос. Спросил он о судьбе урку-емецкого народа, но и на этот вопрос Кривицкий лишь злобно промычал и даже отвернулся демонстративно.

Добрынин тяжело вздохнул и отошел в сторону. Потом нашел взглядом Абунайку, кивнул ему, мол, начинайте.

Абунайка самолично поджег костер. Дров в этом костре было много, ведь в высоту он был метра полтора. Кривицкий попытался перевернуться или вообще скатиться на землю, но это у него не вышло - слишком крепко он был обвязан ремешками.

Старик запел что-то, обращаясь взглядом к бюсту вождя и кланяясь ему. Вскоре остальные стали подпевать Абунайке.

Пламя разгорелось. Затрещали дрова затрещали громко и мелодично, и понравился Добрынину треск, напомнивший о печке в его избе, но тут Кривицкий испортил этот звук, закричав что-то матерное.

Но на кричавшего внимания не обратили, и даже песню свою местные жители не прервали из-за этого крика.

Добрынину этот суд не очень нравился, но понимал он, что все происходит по местным национальным законам, которые надо уважать, как учил Ленин, и поэтому решил Павел просто уехать сейчас отсюда. И подошел к урку-емцу, который с готовностью согласился отвезти Добрынина в Хулайбу.

Добирались они на упряжке до города недолго. Первым делом подъехали к большому деревянному дому, где располагался кабинет председателя. Добрынин зашел, постоял у стола, посмотрел на меховой портрет, потом заглянул в другую комнату и обнаружил там связанного радиста, сидевшего на стуле перед радиостанцией.

- Ну? - спросил его Добрынин.

- А я при чем?! - совсем тихо и хрипло почти проплакал, а не сказал Полторанин. - Я - радист. Я что - знаю, кто должен эти шкурки забирать: японцы или китайцы.

- А об убийствах знал? - строгим голосом спросил Павел.

- О каких убийствах? - заныл радист. - Меня недавно прислали, позапрошлой ночью...

"А может, он действительно ничего не знал?" - подумал Павел и еще разок внимательно присмотрелся к лицу радиста.

Парень он был простой, и то, что он был так сильно напуган, показалось народному контролеру доказательством его невиновности.

- Ну ладно, - Добрынин подошел и принялся распутывать длинные кожаные ремешки, которыми Полторанин был обвязан. - Кривицкого уже наказали.

- Как наказали? - спросил радист.

- Совсем наказали, - ответил ему Павел. - А мне теперь надо в Москву добираться, доложить обо всем товарищу Калинину... только как туда добраться?