Сказания и повести о Куликовской битве

съ многою корыстию».²⁰¹ Таким образом, само обращение к формуле «встать на костях» и к словам о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве соответствует характеру той части Троицкой летописи, где находится эта повесть. Но формула о захваченной добыче в краткой летописной повести заметно отличается по характеру и стилю от всех вышеприведенных примеров: «И мнози вой его (Дмитрия Донского, — JI. Д.) возрадовашася, яко обртающе користъ мноу: погна бо с собою многа стада кони, и велъблюды, и волы, им же нтьсть числа, и досптъх, и порты, и товаръ» (с. 15). И вот как раз в дополнительных, избыточных элементах, которые отличают этикетный оборот о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве от остальных сходных по ситуации рассказав Троицкой летописи, формулировка эта сближается с соответствующим местом «Задонщины». В «Задонщине» по списку У мы читаем: «Уже бо руские сынове разграбиша татарские узорочья, и досптьхи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие. Уже жены руские восплескаша татарским златом» (с. 540). Близко к этому чтение и других списков «Задонщины». Повторение слова «уже» в приведенной фразе не случайно. Дело в том, что эта фраза в «Задонщине» входит в часть текста, повествующего о сетовании татар, потерпевших поражение: «Уже нам, брате, в земли своей не бывать и дтей своих не видать, а в Русь ратию нам не хаживать, а выхода нам у руских людей не прашивать. Уже бо востона земля Татарская, бдами и тугою покрыша бо сердца их, хотение князем и похвала Руской земли ходити. Уже бо веселие наше пониче» (сп. У, с. 539–540). В «Задонщине» весь этот отрывок восходит к основному источнику памятника — к «Слову о полку Игореве». Он восходит к той части «Слова», которая завершает рассказ о поражении войск Игоря Святославича Новгород-Северского. Но если в «Слове» «восплакали» русские жены, Игорь утопил «жиръ» «во дн Каялы» и потерял русское «злато», а на берегу синего моря воспели «готския красныя двы… звоня русскымъ златомъ», то в «Задонщине» наоборот: «востона земля Татарская», «руские сынове разграбиша татарские узорочья» (перечисление этих узорочий частично совпадает в «Задонщине» и краткой летописной повести) и «уже жены руские восплескаша татарским златом» (сп. У, с. 540, близкое к этому чтение и в остальных списках).

Поэтому, если воспринимать краткую летописную повесть о Куликовской битве в окружающем ее контексте Троицкой летописи, у нас есть достаточно веские основания считать, что автор Троицкой летописи, составляя повесть о Куликовской битве, расширил, украсил этикетную формулу захвата добычи, воспользовавшись для этого текстом «Задонщины». В контексте Троицкой летописи, да и самой краткой летописной повести, часть текста, объединяющая формулу «встать на костях» и перечень захваченной добычи, стилистически и по самому характеру своему воспринимается как вставка. В контексте же «Задонщины» рассмотренный от-

рывок тесно связан и с окружающим его текстом, и со стилем всего памятника вообще, и, наконец, со «Словом о полку Игореве».

Высказанным мною выше положениям, казалось бы, противоречит такое обстоятельство. М. А. Салмина отметила не только рассмотренные два случая («стояние на костях» и перечисление захваченной добычи), когда, по ее мнению, «Задонщина» зависит от текста летописной повести (в этих случаях, краткая и пространная летописные повести совпадают, т. е. пространная здесь повторяет краткую), но выделила еще два чтения в «Задонщине», восходящие, как она считает, к летописной повести, которые встречаются уже только в пространной летописной повести. Каковы же эти тексты и можно ли согласиться с М. А. Салминой, что они свидетельствуют о текстуальной зависимости одного произведения («Задонщины») от другого (пространной летописной повести)?