Сказания о нартах

Музыка рождается из трагедии — такова, по-видимому, мысль, вложенная в этот замечательный эпизод. Плач Сирдона и его игра на арфе потрясли даже суровых нартов. Они простили ему все его прошлые деяния и приняли в свою среду, как равноправного.

Остальные рассказы о Сирдоне носят, в большинстве, характер анекдотов, напоминающих популярные у кавказских и тюркских народов анекдоты о Ходже Наср — Эддине, нередко даже буквально совпадающих с ними.

Когда мы пытаемся проследить генезис образа Сирдона, приходят на память прежде всего известные в мифологии многих народов типы героев-плутов, или трикстеров (англ. trickster — «плут», «обманщик»). Трикстер — это своего рода «антигерой». Его поведение часто асоциально, то есть направлено во вред коллективу в целом. Это, как мы видели, характерно и для многих поступков Сирдона. Вместе с тем трикстер может обладать и некоторыми чертами культурного героя, что опять-таки не чуждо и Сирдону: он первый изготовляет для нартов арфу.

Есть у Сирдона собратья и в эпосе европейских народов: ирландский Брикриу, скандинавский Локи.

От героя-трикстера приятно перейти к такому лучезарному герою, как Ацамаз.

С именем Ацамаза связано в эпосе несколько сюжетов.

Наибольший интерес из них представляет сказание о сватовстве и женитьбе Ацамаза на Агунде. В этом сказании Ацамаз выступает, как дивный певец и музыкант, зачаровывающий всю природу игрой на свирели.

Сказание сохранилось в нескольких вариантах. Из них один, записанный Махарбегом Тугановым, представляет высокохудожественное произведение.

Этот именно вариант мы имели в виду, когда писали: «Песнь об Ацамазе занимает в эпосе особое место. В ней нет сцен жестокости и кровопролития, которые встречаются в других сказаниях. Она чужда зловещей идее рока, которая бросает свою мрачную тень на важнейшие эпизоды истории нартов. Пронизанная с начала до конца солнцем, радостью и песней, отличающаяся, несмотря на свой мифологический характер, яркостью и рельефностью психологических характеристик и живостью бытовых сцен, полная образности, соединенной с непогрешимым чувством меры, изящно простая, по содержанию и совершенная по форме, эта „Песнь“ может быть названа по праву одной из жемчужин осетинской народной поэзии» [26].

Рассматриваемое сказание ставит Ацамаза в ряд знаменитых певцов-чародеев: Орфея в греческой мифологии, Вейнемейнена в Калевале, Горанта в «Песне о Гудруне», Садко в русской былине [27]. Есть, однако, в этом сказании некоторые черты, которые позволяют думать, что осетинский Орфей типологически отличен от своих европейских собратьев и, может быть, древнее их. Вчитываясь в описание действия, которое производит игра Ацамаза на окружающую природу, мы видим, что речь идет не просто о чудесной, магической, волшебной песне, а о песне, имеющей природу солнца. В самом деле, от этой песни начинают таять вековые глетчеры; реки выходят из берегов; обнаженные склоны покрываются зеленым ковром; на лугах появляются цветочки, среди них порхают бабочки и пчелы; медведи пробуждаются от зимней спячки и выходят из своих берлог и т. д. Короче — перед нами мастерски нарисованная картина весны. Весну приносит песня героя. Песня героя имеет силу и действие солнца.

Такое яркое единство микро- и макрокосмических элементов в мотиве чудесного певца не встречается, насколько мы знаем, в европейских орфических сюжетах. Ацамаз выступает здесь как солнечный герой, а брак его с Агундой оказывается не чем иным, как весенним мифом.

Кроме перечисленных главных героев, в нартовских сказаниях выступают эпизодически еще ряд лиц, во многом примечательных, по не ставших центрами эпической циклизации. Таковы Тотрадз, сын Албега, Арахцау, сын Бедзенага, Сауай, сын Кандза, Субалц, Маргудз и другие.

Есть несколько сказаний, которые нельзя отнести к одному определенному циклу, так как в них на равных правах участвуют все виднейшие нарты. Таковы сказания о борьбе нартовских фамилий Ахсартаговых и Бораевых и о черной (или золотой) лисице.

Нартовская эпопея завершается любопытным сказанием о гибели нартов.

Нарты ушли из жизни, чтобы вечно жить в песнях. Отказ от вечной жизни во имя вечной Славы — основная этическая идея нартовского эпоса.