Сказания о Руси изначальной

Глянул наверх, а среди ветвей в лучах розового солнца, между рядом растущих девяти елей и одной лиственницы причудилась ему старая избушка на столбах из широких колотых плах. Конёк крыши венчала затейливая голова глухаря. На стволах елей вырезаны злые личины с прямыми носами – менквы9.

Утешился Наран. Легче на душе стало. С голоду не пропадёт. Будет терпеть. Ожидать хозяина. Воды в реке весной много. Приплывёт кто-нибудь к сумьяху10 или на олене приедет.

Вот только амбарчик высоко от земли. Снизу ветки обрублены. Медведь и человек не заберётся.

А вдруг эти ели корнями опираются под землей на гору Сумер11? Не оттуда ли бросили в него камень?

Отошёл Наран подальше от тёмного места. Вдруг он чем-то прогневал духов? Из сухих сучьев возле реки на старом кострище разжёг огонь.

Запел песню о милом раздолье, о том, как он первый раз пустил стрелу из лука в коршуна.

Мальчишкой, не боясь змей, ловил их, прижимая голову палкой с развилкой на конце. Змеи крутились, били по его босым ногам хвостами.

Однако в этой холодной земле нет змей. Голод расслабил его волю.

Задремал, согревшись у огня, воин орды. Сколько мертвецки проспал – не помнит.

Приснился ему сон: Дамира протянула к нему руки.

“Повелитель моего сердца, – шептала она, – дай взгляну на тебя. Без тебя я умру. Вернись, вернись, вернись…”

Вдруг чёрная тень мелькнула по небу, заслонила Дамиру, и он ясно услышал голос великого Чингисхана:

“Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка. Иначе да будет казнен он сам, и начальник той части, который его принял…"

Плачущий голос звал Нарана, вздрогнув, тот очнулся в холодном поту.

Перед ним стояла красивая незнакомка в малице, украшенной меховой мозаикой и бисером.

Не стыдясь мужчину, она откинула капюшон с оленьими ушами, натянула лук и прицелилась в него стрелой с наконечником в виде ножа.

На древке было три пера из крыльев и хвоста сокола, чтобы быстрее молнии пронзить жертву.

Наран дернулся, тотчас ощутил, что связаны руки за спиной, стремительно подкатился к ней под ноги.

Уткнулся лицом в мягкие сапожки и меховой подол одежды. С головы слетел шлем с кожаной бармицей, обнажился бритый затылок.

– Женщина! Не убивай! Ты меня опозоришь! Поймала, как слепого сайгачонка! Моя душа будет сильно мучиться. Лучше я сам себя убью, или позволь мне сразиться с мужчинами.

Вогулка оттолкнула его, отошла на шаг, не спуская пальцев с тетивы.

– Не касайся меня! Кто ты? Почему очутился у святилища?

Пленник сел на корточки.

– Вай! Прости, женщина! Я заплутался.

– Здесь наша земля. Раз ты вступил на неё с оружием, пощады не жди! Твой длинный нож я утопила в реке. Вскоре подойдут наши воины, тебя будут судить и предадут смерти.