Сказания о Титанах

Повели наяды хороводы. Оплеснули ее ключевой водой, как новобрачную, засмеялись и канули в прозрачный холод ключей. Засияло на небе облачко. Поплыло от Олимпа, заиграло летучими радугами. Что за облачко? Синие, зеленые, алые, желтые птицы дугою летят по небу? Загляделась Медуза. Забылась. Уснула Бесстрашная.

Грозный конь, Черногривый, пред ней. И копытом стукнуть не дал. И взора метнуть не успела. Прикрыл ее черным облаком.

Крикнула Медуза криком горгоновым. До двух морей крик долетел. Летят ей на подмогу сестры Горгоны и Грайи — двумя Вихрями, тремя Бурями. Но и к черному облаку идет подмога. Несется навстречу Горгонам и Грайям от Олимпа та тучка в радугах. И сверкает в ней что-то чудно: сама Паллада золотой дождь солнца на щит берет, мечет жгучее золото в глаза сестрам Грайям. Ослепила три Бури. Застонали, завыли, закружились слепые Форкиды. Друг на друга налетают.

Пронеслись две Горгоны, два Вихря. Сшибаются с тучкой. Зазвенел Эвриалы-Горгоны боевой клич. Кинулась издалека прыжком-метом на щит Паллады, выбила щит из руки и взвыла от укуса жгучего золота. Там, в далеком океане, упала Горгона Эвриала.

Ударила Горгона Сфено крылом-ураганом, вырвала копье у Паллады, наметила концом копья в грудь богине — и застыла, как каменная: на Палладе — эгида Зевесова, козья шкура со страшилищем-ликом.

Ушла сила от сильной Сфено. Ухватила ее Зевесова дочь левой олимпийской рукой, метнула — и след простыл могучей Горгоны. Там, за океаном, упала.

Огляделась богиня.

Кружатся слепыми бурями Грайи. Плачут по зрячим глазам. Держатся крылатые друг за дружку.

Обернулась богиня к земле.

Нет на лугу черного облака. Лежит на травах и цветах титанида Медуза. Раскинула руки. Всему миру открыла красоту невиданную. И далеко кругом рассыпались, будто нивы, полегшие под ветром, золотые волосы: и в ключах наяд тонут золотые дожди волос, и вокруг дубов и платанов обвились… И вот хлынули золотыми потоками в трещину, в глубь земли, куда Черногривый ушел.

Засмеялась Паллада — так засмеялась, что смехом всех птиц оглушила, и цветы, и деревья, и воды. С той поры замолкли в том месте песни птиц, и цветов, и рощ, и ключей.

Опустились к Горгоне три слепые Грайи. Нащупали пальцами тело Медузы, окутали ее седыми волосами и унесли к океану, на край земли.

Грозны и мстительны боги Олимпа. Зловеща тьма. Во тьме земной, как корни дерев, вырастают змеи и врастают в тело, шипят и жалят, и свиваются в кольца. Кто обречен земной тьме, тому суждено стать змеиным отродьем. Изменит он свой прекрасный образ на образ чудовищный. Обернутся его ноги змеиным хвостом, вздыбятся, заклубятся волосы змеями, и из бедер и шеи вырастут змеи. Засверкает чешуйками кожа. И клыки выбросятся изо рта. Станут руки медными. А глаза… Лучше не видеть тех глаз.

Страшен образ былой красоты. А когда вырастут крылья и когтистые лапы и взлетит чудовище драконом-людоедом, кто узнает в нем былую красавицу-титаниду? Волей иль неволей обернулась она в крылатую змею — все равно: нет титаниды. Забудут о ее былой красоте и сердце, крепком правдой, как адамант. Забудется ее былое имя, когда она была радостной титанидой, и прилепится к ней новое имя, страшное и мерзкое, и будут ее именем пугать детей: «Вот придет Горго, возьмет тебя Горго, съест тебя Горго — даже косточек не оставит». Поползут страшные рассказы о ее лютости и непобедимости, хотя никто ее в глаза не видал. И черной правдой-клеветой зальют ее лик, изуродованный и оболганный злобой и местью бога, не прощающего непокорства. И впрямь, сделает свое дело черная правда. Вспыхнет в могучем сердце титаниды черный огонь лютости, ответной злобы на злобу людей и богов. Одичает сердце, озвереет мысль, зарычит слово. Станет сладка месть за месть, ненависть за ненависть. И в чудовищном образе родится душа-чудовище: дракон в драконе, людоед в людоеде.

Так пусть же родится герой-избавитель, не знающий страха, и поразит чудовище. Прикажет время, и придет герой.

Высоко, над самым океаном, в пещере порфирной скалы укрылись сестры Горгоны. Там змеиное логово. Кругом мгла и мгла. Когда пурпур заката, угасая, бросает отсвет на камни, кажется, будто из меди скала. И, как сон, на мгновенье станет видна тогда вдали на водах океана чаша-челн Гелия и на нем колесница и его чудные кони. Еще дальше — Пурпурный остров и голая скала одиноких Сирен. Бледный берег Эйи, где колдунья Кирка мерцает. И — Селены-Луны тусклый восход из вод океана. Отдаленное слышится пение: Геспериды в волшебном саду усыпляют дракона — хранителя золотых яблок.

У края пещеры, лицом к океану, опершись на локти, смотрят сестры Горгоны неподвижным взглядом в неподвижный простор — смотрят и спят. Висит холод безбрежно-далекий. Ничто не дрогнет.

Внизу, под скалой, Грайи, слепые старухи, охраняют сон Горгон.

Зловещ образ Грай. У Грай кожа — что кость. Высушил холод их лебединое тело. Выбелил мрак их серебро седины. На троих один глаз. На троих один зуб драконий. Уронил для них Гелий из венца округлый солнечный камень — солнечный глаз.