Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Кроме всего прочего, выбор разгадки ребуса в качестве модели истолкования текста вызывает мысль о том, что читателю (а с ним – и переводчику) не позволено выдвигать любые гипотезы: гипотеза о том, что белокожий «удовлетворен» (soddisfatto), не нашла поддержки в контексте, тогда как предположение о том, что он «сыт» (sazio), позволило обнаружить смысл, настолько согласный со всем остальным, что благодаря ему оказалась возможна реконструкция всей фразы (начиная с конца).

Модели – это всего лишь модели; в противном случае они были бы «тем же самым». Я согласен, что ребус – не «Божественная комедия», что чтение последней допускает куда более серьезные вольности в истолковании. Но меньше, чем обычно полагают или надеются.

Глава седьмая Истоки, устья, дельта, эстуарии

В очерке «Блеск и нищета перевода» (Miseria у esplendor de la traducci'on) Ортега-и-Гассет (Ortega y Gasset 1937, ит. пер.: 193) утверждает, что, вопреки мнению Мейе{ 78}, неверно, будто любой язык может выразить все что угодно (вспомним также слова Куайна [Quine 1960] о том, что на язык джунглей невозможно перевести высказывание вроде «нейтрино лишены массы»), Ортега приводил такое доказательство:

Положим, баскский язык совершенен, как полагает Мейе; но есть один особый случай: этот язык забыл включить в свой словарь обозначение Бога, и потому пришлось прибегнуть к слову, означающему «господин того, что наверху»: Jaungoikua. Поскольку несколько веков тому назад власть господ закончилась, слово Jaungoikua ныне означает непосредственно «Бог». Однако нам стоит призадуматься над тем, что происходило в эпоху, когда мыслить себе Бога нужно было непременно как политическую власть мира сего или что-то в этом роде. Именно этот случай показывает нам, что в силу отсутствия имени для обозначения Бога помыслить Его баскам было очень и очень нелегко; поэтому они так упорно сопротивлялись обращению в христианство…

Я всегда скептически относился к таким гипотезам в духе Сепира-Уорфа. Если бы Ортега был прав, латинянам тоже было бы нелегко обратиться в христианство, поскольку Бога они называли dominus, а это слово было термином гражданским и политическим. Англичане тоже испытали бы затруднения в усвоении идеи Бога, раз они еще и сегодня называют Его Lord, словно Он – один из членов палаты Парламента. Шлейермахер{ 79} в работе «О различных способах перевода» (1813) отметил как вполне очевидный тот факт, что «каждый человек подвластен тому языку, на котором говорит; и сам он, и его мысли являются производными этого языка. Он не может с полной определенностью помыслить себе ничего такого, что находится за пределами языка». Но несколькими строками ниже Шлейермахер добавляет: «…с другой стороны, всякий свободно мыслящий и интеллектуально автономный человек способен, в свою очередь, создать язык». Гумбольдт{ 80} (Humboldt 1816) впервые сказал, что переводы могут обогащать язык назначения словами, несущими новый смысл и экспрессивность.

7.1. Перевод из одной культуры в другую

Уже говорилось (и эта мысль теперь принята), что перевод представляет собою переход не только из одного языка в другой, но и из одной культуры в другую, из одной «энциклопедии» в другую. Переводчик должен осознавать не только сугубо лингвистические правила, но и элементы культуры – в самом широком смысле этого слова[130].

В действительности то же самое происходит, когда мы читаем тексты, написанные много веков тому назад. Стайнер (Steiner 1975) в первой главе замечательно показывает, что некоторые тексты Шекспира и Джейн Остин{ 81} не вполне понятны современному читателю, не знакомому не только с лексикой той эпохи, но и с культурным background («фоном») авторов.

В силу того что итальянский язык в течение веков изменился меньше других европейских языков, любой итальянский студент убежден, что он прекрасно понимает смысл этого сонета Данте: