«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Через 104 года после рождения, через 44 года после кончины Иван Владимирович Лопухин неожиданно вернулся.

Принят же он был по-разному: не все согласились. Такая уж судьба была у этого человека – и в жизни, и в смерти.

Споры

Вскоре после герценовского издания «Записки» Лопухина наконец вышли и в самой России.

Отрывки из «Записок» И. В. Лопухина впервые в России были напечатаны в журнале «Друг юношества» (1812. Январь. С. 6–52; 1813. Март. С. 3–6) и в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1832. № 40. С. 318–319) (Ред.).

Признавая их историческую ценность, некоторые весьма и весьма достойные авторы (А. Н. Пыпин, Я. Л. Барсков) все же не находили того, что видел Герцен, – ценности современной.

Однако в 1895 году, через 35 лет после первой публикации «Записок» Лопухина, о них высказался крупнейший русский историк Василий Осипович Ключевский:

«Чтение… доставляет глубокое нравственное удовлетворение: как будто что-то проясняется в нашем XVIII веке, когда всматриваешься в этого человека, который самим появлением своим обличает присутствие значительных нравственных сил, таившихся в русском образованном обществе того времени… Когда мы читаем о подобных пароксизмах совестливой мысли, может быть, мы впервые застаем образ русского человека в минуту тяжкого раздумья, какое ему не раз пришлось и не раз еще придется переживать впоследствии».

Герцен и Ключевский жили в разные эпохи, взгляды их во многом не совпадали; оба были историками-художниками, о прошлом они глубоко размышляли, тонко его чувствовали. Их мысль одновременно проста и нелегка: да, такие люди, как Лопухин, очень не похожи на нынешних, многие их взгляды, например на крепостное право, принадлежат к «предрассудкам» давнего времени.

Однако свободный, хороший человек – пусть по-иному свободный, чем потомки, – личность, сумевшая не раствориться среди множества «согласных»: такая личность – одно из главнейших приобретений любой цивилизации; ее надо беречь.

Людей вроде Лопухина было в XVIII столетии мало; в следующие эпохи – больше… Но никакие завоевания освободительной борьбы не могут быть гарантированы, если не опираются на значительное, весомое число внутренне свободных или освобождающихся людей.

Очень непохожие дед и внуки сходились в немногом, но самом важном – в тяжком, честном раздумье.

«Я убежден, – восклицал Герцен, – что на тех революционных путях, какими мы шли до сих пор, можно лишь ускорить полное торжество деспотизма. Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! – начнем с того, чтобы освободить самих себя…»

Вот почему не забывать Лопухина просят потомков Жуковский и Герцен, Афанасьев и Ключевский…

«ВОСЛЕД РАДИЩЕВУ…»

Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам.

Или погрязнет еще, ах, человечество глубже?

А. Н. Радищев

Пролог

15 апреля 1858 года в Лондоне вышел очередной, 13‐й номер газеты «Колокол». Читающая Россия нетерпеливо ждала этого восьмистраничного издания, которое являлось на свет с лета прошлого года: сначала раз в месяц, потом – через две недели…

Имя главного редактора и главного автора газеты, который чаще всего подписывался псевдонимом Искандер, знали уже все – Александр Герцен.

Несколько номеров назад на страницах «Колокола» открыто объявил свое имя и второй редактор – Николай Огарев.

Смысл, дух, направление «Колокола» легко обнаруживались в каждом выпуске. В «нашем», 13‐м номере, как и во всех других, прямо под заглавием – знаменитый эпиграф, лозунг «Vivos voco!» («Зову живых!»); рядом лондонские адреса издательства, типографии, по которым можно присылать письма, корреспонденцию…

Два друга, два писателя в течение 10 лет будут собирать «Колокол», заряжать его своими статьями, заметками, стихами, обрабатывая сотни корреспонденций, тайно пришедших из России, выполняя работу, которая обычно под силу целому «редакционно-издательскому коллективу». При этом, однако, их поле сражения отнюдь не умещается на восьми, порой шестнадцати типографских страницах «Колокола», ставшего позже еженедельником.