«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Очень точно чувствовал тогдашнюю историческую ситуацию Николай Михайлович Карамзин: «Иоанн губительной рукою касался… будущих времен: ибо туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила целое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново».

В любой системе политический механизм движется в двух направлениях: «снизу верх» и «сверху вниз»; вопрос заключается в том, как эти два течения соотносятся. Сосчитать невозможно, но оценить можно и должно: на Западе инициатива снизу (дворяне, города, промышленность, относительно вольные крестьяне) была куда большей, чем на востоке Европы. На Руси же огромные возможности, заложенные в народе, – многовековая борьба с захватчиками, преодоление суровой природы и огромных пространств, – значительная часть этой энергии, народной силы, самостоятельно, вне контроля самодержавия, не проявлялась; если же это случалось (казаки, землепроходцы), то Москва рано или поздно делала этих вольных людей носителями своей воли… Положение народа было подобно бурному, могучему потоку, крепко замкнутому и направляемому каменными берегами, плотинами и шлюзами… Великий народ, вступивший в состояние «повышенной активности» (по Л. Н. Гумилеву – «пассионарности»), мог все: и монголов прогнать, и гигантскую Сибирь освоить, и – когда наступила Смута, а царской власти на время не стало – выгнать захватчиков, и эту власть снова поставить…

Народ мог все… Даже невольно в известном смысле содействовать собственным закабалителям. Его трагедия в том, что он был, в сущности, лишен тех лидеров, какими на Западе в ту пору явились горожане, третье сословие.

И, разумеется, не случайно объединение королевств в Европе не сопровождалось чем-то похожим на крепостное право. В России же, начавшись с закона о Юрьевом дне (1497), закрепощение нарастало в течение всего XVI века и завершилось в середине XVII. Отчего же?

Простой ответ: очень сильное государство могло закабалять, тогда как не столь централизованное – опасалось. Доля истины есть и в столь прямолинейном объяснении, но не станем торопиться. Как и в политике, тут было два пути.

Товарность, необходимость в деньгах: в XIV–XVI веках эти процессы все заметнее, пусть в разной степени, во всех концах Европы. У господствующего слоя есть, в сущности, два способа «взимания дани». Первый – внеэкономический, административный способ прямого отнимания. Второй – денежная рента, налоги, оброки, взимаемые с крестьянских, купеческих, ремесленных доходов.

Легко заметить, что при первом способе государству и дворянству, на которое оно опирается, выгодно насильственно прикрепить крестьян к земле, свести к минимуму их самостоятельность; второй способ – «товарный», «демократический». В этом случае буржуазность и капитализм поощряются, в крепостническом же варианте они, понятно, погашаются.

Напомним, что не от доброты или благородства западные рыцари и бароны не закрепостили своих подданных, но оттого, что не могли!

История сохранила нам любопытнейшие данные о попытке английских и французских сеньоров, наряду со стремлением увеличить денежный оброк, попробовать «крепостнический вариант», причем на сто лет раньше, чем это случится в России.

Во Франции, разоренной Столетней войной и чумой, вырастал «новый серваж» – крепостное право. В Англии «черная смерть», унесшая в середине XIV века значительную часть рабочей силы, грозила разорением уцелевшим лордам и сеньорам. «Едва ли может быть сомнение, – писал академик Д. М. Петрушевский, обобщая огромное количество фактов, – что благодаря черной смерти почти упразднившееся силою вещей крепостное право (в Англии. – Н. Э.) опять возрождается, – и притом гораздо в более тяжелых сравнительно с прежним… формах».

Заметим определение ученого – «упразднившееся силою вещей», то есть развитием денежных отношений, городов и т. п. Посадить крестьян на барщину, препятствовать их уходу – вот чего теперь просили богатые сеньоры. Очень любопытно, что король Эдуард III издал 18 июня 1349 года закон «о работниках и слугах», внешне довольно похожий на российский Юрьев день, только на полтора века раньше (в Англии, впрочем, временем окончательного расчета с хозяином был не день святого Юрия, 26 ноября, но Михайлов день, 29 сентября). Закон был прост: кто откажется работать «по обычной плате» – арест; кто ушел от хозяина до уговорного срока – тюрьма.

Еще немного – и могла бы как будто образоваться барщинно-крепостническая система, похожая на ту, что позже утвердится в России. Но не вышло.

Предоставим слово современникам.

Знаменитый английский публицист Джон Уиклиф, сочувствуя угнетенным, запишет в 1370‐х годах: «Лорды стремились обратить своих держателей в рабство, большее, чем то, в каком они должны были находиться согласно разуму и милосердию, что и вызвало борьбу и неурядицу в стране».