«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Петербург для автора «Олешкевича» – город погибели, мести, смерти; великое наводнение – символ всего этого. Еще резче о том сказано в других стихотворениях цикла, где легко вычисляются (от обратного) будущие, еще не написанные страницы «Медного всадника»… В стихотворении «Петербург»:

А кто столицу русскую воздвиг,

И славянин, в воинственном напоре,

Зачем в пределы чуждые проник,

Где жил чухонец, где царило море?

Не зреет хлеб на той земле сырой,

Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,

И небо шлет лишь холод или зной,

Неверное, как дикий нрав тирана.

Не люди, нет, но царь среди болот

Стал и сказал: «Тут строиться мы будем!»

И заложил империи оплот,

Себе столицу, но не город людям.

Затем строфы – о «ста тысячах мужиков», чья стала «кровь столицы той основой»; ирония по поводу европейских площадей, дворцов, каналов, мостов:

У зодчих поговорка есть одна:

Рим создан человеческой рукою,

Венеция богами создана;

Но каждый согласился бы со мною,

Что Петербург построил сатана.

В стихах «Смотр войск» – злейшая сатира на парады, «военный стиль» самодержавия – на все то, что Пушкин вскоре представит как

……воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость…

Один из главных «отрицательных героев» всего Отрывка – Петр I.

Он завещал наследникам короны

Воздвигнутый на ханжестве престол,

Объявленный законом произвол

И произволом ставшие законы,

Поддержку прочих деспотов штыком,

Грабеж народа, подкуп чужеземцев,

И это все – чтоб страх внушать кругом

И мудрым слыть у англичан и немцев.

Итак, задеты два любимых пушкинских образа: Петр и город Петра… И мы понимаем, уже здесь русский поэт, конечно, готов заспорить, однако главное впереди…

Целое стихотворение цикла – второе из упомянутых в примечаниях к «Медному всаднику» и частично переписанное Пушкиным по-польски —

 ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ

Шел дождь. Укрывшись под одним плащом,

Стояли двое в сумраке ночном.

Один, гонимый царским произволом,

Сын Запада, безвестный был пришлец:

Другой был русский, вольности певец.

Будивший Север пламенным глаголом.

У русского читателя не могло быть сомнений, что описана встреча Мицкевича и Пушкина. Настоящий Пушкин, кажется, впервые встречается с самим собой – как с героем другого великого поэта!

Но вот по воле автора «русский гений» произносит монолог, относящийся к «Петрову колоссу», то есть Медному всаднику.

Памятник «венчанному кнутодержцу в римской тоге» явно не по душе Пушкину, герою стихотворения, который предпочитает спокойную, величественную конную статую римского императора-мудреца Марка Аврелия, ту, что около двух тысячелетий украшает одну из римских площадей:

…И видит он, как люди гостю рады,

Он не сомнет их бешеным скачком,

Он не заставит их просить пощады…

«Монолог Пушкина» заканчивается вопросом-предсказанием:

Царь Петр коня не укротил уздой.

Во весь опор летит скакун литой,

Топча людей куда-то буйно рвется,

Сметает все, не зная, где предел.

Одним прыжком на край скалы взлетел,

Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.

Но век прошел – стоит он, как стоял.

Так водопад из недр гранитных скал

Исторгнется и, скованный морозом,

Висит над бездной, обратившись в лед,

Но если солнце вольности блеснет

И с запада весна придет к России – 

Что станет с водопадом тирании?