«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Карамзин же показал вступление к «Истории…», которое Пушкин считал позже «недооцененным». В письме к брату Льву (4 декабря 1824 года) Александр Сергеевич припомнит, как Карамзин при нем переменил начало введения. Было: «История народа есть в некотором смысле то же, что библия для христианина». Опасаясь конфликта с церковью из‐за сравнения гражданской истории со Священным Писанием, историограф, как видно, поделился опасениями с молодым собратом и при нем переделал первую фразу: «История в некотором смысле есть священная книга народов».

Как не заметить, что Пушкин вспомнит этот эпизод как раз в ту пору, когда уже трудится над записками о Карамзине и других современниках (подробнее см. ниже); кроме того, опальный поэт, только что (летом 1824 года) пострадавший за вольное высказывание о религии, естественно, вспоминает Карамзина в «сходной ситуации».

В Царском Селе, кроме Введения, без сомнения, были прочитаны в рукописи и другие отрывки «Истории…»: лицейский Горчаков сообщал дяде, что «Карамзин все еще торгуется с типографщиками и не может условиться <…> Некоторые из наших, читавшие из нее („Истории…“) отрывки, в восхищении».

«Некоторые» – это прежде всего Пушкин. Ему все интереснее в доме историографа, он там все более свой. У Карамзина знакомится и беседует с Чаадаевым, Кривцовым: в день именин Вяземского (который находится в Москве), а затем в день его рождения (29 июня и 13 июля 1816 года) Пушкин «от всего сердца» пьет за здоровье чествуемого.

В разговорах о жизни Карамзин, как видно, абсолютно избегает нравоучительного тона (не то что, например, у юного поэта с другим, вполне благородным человеком, лицейским директором Энгельгардтом: тот желает привлечь Пушкина к себе, но «естественный тон» не найден, и отношения ухудшаются).

Так проходило примечательное лето 1816 года. В осеннем послании к Жуковскому мы находим поэтический итог длительного общения поэта-лицеиста с Карамзиным, как бы первый, стихотворный «пролог» к будущим Запискам:

…Сокрытого в веках священный судия⁶⁶,

Страж верный прошлых лет, наперсник муз любимый,

И бледной зависти предмет неколебимый

Приветливым меня вниманьем ободрил;

И Дмитров слабый дар с улыбкой похвалил;

И славный старец наш, царей певец избранный⁶⁷,

Крылатым Гением и Грацией венчанный,

В слезах обнял меня дрожащею рукой

И счастье мне предрек, незнаемое мной.

И ты, природою на песни обреченный!

Не ты ль мне руку дал в завет любви священный? (I, 194)

Обратим внимание на последовательность имен… На первом месте Карамзин, и в четырех строках – основные впечатления минувшего лета: историк, но притом «священный судия», «страж верный…». Его высокий талант («наперсник муз любимый») равен характеру («неколебим»). Его отношение к пушкинским опытам – это «ободрение», «приветливое внимание».

После Карамзина – И. И. Дмитриев; однако тем летом он не приезжал из Москвы. Возможно, что старый поэт и бывший министр в одном из писем Карамзину присоединил какие-то лестные отзывы к мнению друга о талантливом лицейском поэте, а письмо было прочтено молодому Пушкину. К сожалению, все письма Дмитриева к Карамзину бесследно исчезли…

Итак, два первых имени в пушкинском перечне «благословителей» – это, в сущности, один Карамзин. Только на третьем месте – «славный старец наш» Державин; наконец, адресат послания – Жуковский…

В стихотворных мемуарах Пушкин сообщает о важнейших для него событиях. Только теперь он утвердился в своем призвании, и роль старших друзей огромна, необыкновенна.

Можно сказать, что за несколько месяцев до окончания Лицея юный поэт прошел важнейший курс обучения в доме Карамзина: познакомился с высокими образцами культуры, литературы, истории, личного достоинства – и эти мотивы, конечно же, подразумевались 10 лет спустя, когда Пушкин мечтал о Карамзине «сказать все». Догадываемся, что поэт скучал по историографу последней лицейской осенью и зимой; что из Царского Села в Петербург и обратно шли приветы, а на Рождество Пушкин в столице и, конечно же, наносит визит… Карамзин занят типографией, корректурой восьми томов. Пушкин тяготится учением, все чаще пропадает у царскосельских гусар, влюбляется.