«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Затем ударило 14 декабря. Событие, потрясшее Россию, Пушкина, Карамзина, многих друзей и приятелей – как «замешанных», так и непричастных. Потянулись страшные месяцы арестов и следствия. Карамзин простудился на Сенатской площади, наблюдая события, и следующие несколько месяцев смертельная болезнь то наступала, то несколько отступала. Получив известие о болезни, Пушкин чрезвычайно встревожился, и его взволнованные строки открывают, сколь многое связывало поэта с историком все эти годы, несмотря на несогласия и недоразумения: «Карамзин болен – милый мой, это хуже многого – ради бога, успокой меня, не то мне страшно будет вдвое распечатывать газеты» (Плетневу). 22 мая 1826 года Карамзина не стало. Через несколько недель Пушкин просит Вяземского написать жизнь Карамзина: «Но скажи все…»

13-й том

Что же означал в 1826 году «приказ» Вяземскому (и самому себе) – написать жизнь Карамзина, сказать все? О его близости к Александру I, умеренно консервативных взглядах, критике революционеров – об этом писать было можно, и в этом направлении старались «холодно, глупо, низко» различные российские журналы. Понятно, Пушкин говорит о необходимости осветить и другую сторону – смелость Карамзина с любым, даже высочайшим собеседником, его критические оценки господствующего порядка, сложный взгляд («любимые парадоксы») на соотношение рабства и свободы; наконец, требовалось напомнить о «верном рассказе событий» в карамзинской «Истории», особенно в IX томе, посвященном времени Ивана Грозного. Наш рассказ возвратился к лету 1826 года, когда разговор о «13‐м томе» Карамзина, то есть биографическом очерке, мемуарах, Пушкин вел, уже располагая замечательным «карамзинским фрагментом» собственных Записок.

В письме от 10 июля 1826 года поэт, призывая Вяземского писать о Карамзине, умолчал о собственном труде, возможно, из соображений конспирации. Письмо шло по почте в дни приговора и казней…

Через несколько дней поэт отправил (вероятно, с оказией) в Петербург, в родительский дом, письмо к сестре, Ольге Сергеевне, но письмо не застало ее в столице – она присоединилась к семьям Вяземских и Карамзиных, которые отдыхали в Ревеле. Мы точно знаем, что Лев Сергеевич Пушкин переправил послание старшего брата в Ревель, куда оно прибыло 30 июля (см. XIII, 290). Хотя письмо не сохранилось, но известно, что именно там поэт впервые признался в существовании его воспоминаний об историке.

На другой день, 31 июля, Вяземский отвечал и на письмо Пушкина от 10 июля, и на сообщение Ольги Сергеевны:

«Сестра твоя сказывала, что ты хотел прислать мне извлечения из записок своих относительно до Карамзина. Жду их с нетерпением <…> Ты советуешь писать мне о Карамзине: рано! Журнальную статью, так! Но в этом случае: поздно! Карамзин со временем может служить центром записок современных в роде записок Гара, но гораздо с большим правом, чем Сюар. Все русское просвещение начинается, вертится и сосредоточивается в Карамзине. Он лучший наш представитель на сейме европейском. Ты часто хотел писать прозою; вот прекрасный предмет! Напиши взгляд на заслуги Карамзина и характер его гражданский, авторский и частный. Тут будет место и воспоминаниям твоим о нем. Можешь издать их в виде отрывка из твоих записок» (XIII, 289).

«Современные записки вроде Гара» – это книга «Исторические мемуары о жизни господина Сюара, его сочинениях и 18‐м столетии». И автор этого труда Доменик-Жозеф Гара (1749–1833), и его герой Жан-Батист Сюар (1734–1817) были литераторами, политиками, публицистами. Они пережили много бурных приключений, взлетов, падений, как до Великой французской революции, так и во время ее, при Директории, Консульстве, империи, Реставрации⁷⁹. Хотя Гара был хорошо знаком с Сюаром (и, между прочим, располагал его мемуарными заметками), но, как видно уже по заглавию труда, стремился написать историю века; пытался представить в Сюаре характерные черты «современного героя».