Читаем «Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков полностью

Наш разговор, в сущности, сводится к тому, что даже в кругу друзей Пушкин в последние годы был более одинок, чем часто представляется. Уверенность нескольких близких людей (например, Пущина, Соболевского), что они не допустили бы дуэли и смерти поэта, если б находились в Петербурге, – эти чувства, понятно, не могут быть подтверждены или оспорены, но еще и еще раз подчеркивают инертность, равнодушие, недостаточное ощущение опасности у многих, кто был рядом с Пушкиным…

Любопытную возможность «социологического анализа» дают сведения о лицеистах первого выпуска, друзьях-одноклассниках Пушкина, известия, которыми они регулярно обменивались друг с другом, особенно подробно информируя тех, чья служба протекала вдали от столиц, – Вольховского, Матюшкина, Малиновского…

Вот «лицейская ситуация» к концу 1829 года: прошло четыре года нового царствования и 12 лет после окончания лицея. Первым выпускникам примерно 30 лет, и М. Л. Яковлев, лицейский староста, сообщает В. Д. Вольховскому на Кавказ о том, где находятся, как живут и служат общие друзья.

Выше всех по чину М. А. Корф, «статский советник, камергер, орден св. Владимира III степени, св. Анны II степени»; с карьерой Корфа могут соперничать четыре полковника гвардии: адресат письма Вольховский, а также Есаков, Саврасов и Корнилов. Поскольку чин коллежского советника по гражданской линии соответствует полковнику, то сюда следует причислить Горчакова («…коллежский советник, камергер; поверенный в делах во Флоренции»), а также Маслова («…хотел приехать в Петербург на службу и уже поручил мне собрать остаток его богатой мебели, но раздумал и женился на мадам Мертваго, которая, как говорят, весьма милая и любезная особа»).

Итак, 7 человек из 29 достигли к 30 годам уровня полковника и выше… Остальные же все больше надворные советники, седьмой класс табели о рангах, «подполковники». Это сам Яковлев, Юдин, Ломоносов, Гревениц, Илличевский, Мартынов, Стевен; соответствующие военные чины у Данзаса и Матюшкина; наконец, Бакунин – «подполковник в отставке».

Итак, 11 «подполковников». Чином ниже, в восьмом, «майорском» классе, задержались только двое: Костенский, которого давно «никто не встречал», и Дельвиг – «коллежский асессор по особым поручениям министра внутренних дел. Живет, как кажется, весьма счастливо с милой супругой. Сам растолстел, но у жены тонкий стан не уменьшился; но зато Дельвиг трудится над изданием „Северных цветов“ и издал полное собрание своих стихотворений».

Перед нами 30-летние люди, достигшие приличного «штаб-офицерского» уровня и, конечно, имеющие надежду на генеральство через несколько лет. Их домашние обстоятельства тоже как будто неплохи, Яковлев сообщает разные занятные подробности: о том, что у Корфа уже есть сын, Федор Модестович; что он сам, Яковлев, «холост по-прежнему, но паяс du beau monde96, ибо в прошлую зиму ездил каждый вечер на бал и проч., сшил себе модный фрак с длинным лифом и повязывает галстук а la papillon»97; о Юдине (которому «единственному пишет Горчаков») сообщается, что увидеть его можно «в бюргер-клубе, где за стаканом пива, с цигаркою во рту он в дыму табачном декламирует стихи Шиллера»; Гревеница, оказывается, «можно видеть токмо на Невском проспекте, где, гуляя, он вам расскажет, а может быть, и солжет разные анекдоты…»; Илличевский «жалуется на несчастие по службе, огорчается особенно тем, что даже Яковлев его обошел, но сильно надеется на будущую протекцию Модеста Андреевича»; Комовский «на всех публичных гуляньях является верхом в светло-гороховом сертуке с орденской лентою в петлице, а обыкновенно ездит в кабриолете на монастырской водовозной лошади»; Стевен «несколько постарел, но, впрочем, совершенно таков же, как и был прежде. Все хорошо и лучшего не желает». О военных, которые служат в разных краях, Яковлев знает меньше и сообщает только о Корнилове: «Был под Варною и с своим батальоном из первых вступил в крепость; получил две легкие контузии, одну, кажется, в грудь, а другую в нос; к счастью, от сей последней никаких следов не видел; иначе Корнилов верно потребовал бы нос Дельвига, который, если вы помните, он купил в Лицее за 20 хлебов».

Из письма Яковлева видно живое участие лицейских в крупных событиях этого времени: «Данзас был против турок… под Браиловым он отличился и получил, если не ошибаюсь, шпагу за храбрость. Матюшкин, возвратившись с Врангелем из путешествия вокруг света, получил Анну II степени… а в прошедшее лето отправился в Средиземное море, где, как слышно, он ныне командует бригом».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология
60-е
60-е

Эта книга посвящена эпохе 60-х, которая, по мнению авторов, Петра Вайля и Александра Гениса, началась в 1961 году XXII съездом Коммунистической партии, принявшим программу построения коммунизма, а закончилась в 68-м оккупацией Чехословакии, воспринятой в СССР как окончательный крах всех надежд. Такие хронологические рамки позволяют выделить особый период в советской истории, период эклектичный, противоречивый, парадоксальный, но объединенный многими общими тенденциями. В эти годы советская цивилизация развилась в наиболее характерную для себя модель, а специфика советского человека выразилась самым полным, самым ярким образом. В эти же переломные годы произошли и коренные изменения в идеологии советского общества. Книга «60-е. Мир советского человека» вошла в список «лучших книг нон-фикшн всех времен», составленный экспертами журнала «Афиша».

Александр Александрович Генис , Петр Вайль , Пётр Львович Вайль

Культурология / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука