«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Пушкин же идет к читателю своим путем – зачастую путем удаления от него. «Не зарастет народная тропа… долго буду тем любезен я народу…» – для того чтобы это осуществилось, нужно не к ним спуститься, а их до себя поднять, муза послушна не велению толпы, а «веленью божию».

В принципе, в «теории» было ясно, что Булгарин и что Пушкин, но в жизни – тяжко.

Мы взглянули, пусть бегло, на основную массу российских читателей и нашли, что великий писатель имел серьезные, горькие основания говорить о «глухой» толпе, «смехе толпы холодной».

Только одну численно небольшую, но исторически важнейшую часть российской публики наш обзор пока не затронул, ибо она заслуживает особого разбора: демократов, революционеров – вчерашних, сегодняшних, завтрашних; «стариков», главное свое дело совершивших, и молодежь, только поднимающуюся…

«Я помню, что когда я не умел еще читать, то знал уже на память некоторые стихи из 1‐й главы „Евгения Онегина“, так часто эту главу при мне читали. Лет тринадцати я мог уже без ошибки прочесть на память большинство мелких стихотворений, я знал, конечно, все напечатанное и многое, обращавшееся в рукописях. Мою страсть к Пушкину наследовали мои сыновья. У меня здесь есть внучка лет девяти, которая много знает из Пушкина не хуже меня – и даже иногда меня поправляет, если я ошибусь. Надеюсь, что и правнучки будут иметь такую же страсть к Пушкину».

Это отрывок из письма Евгения Ивановича Якушкина своему другу-пушкинисту и библиографу Петру Александровичу Ефремову от 20 февраля 1887 года¹⁰⁹. Сын декабриста родился в 1826 году, когда отец, Иван Дмитриевич Якушкин, был уже в тюрьме; его назвали Евгением в честь другого декабриста – Оболенского, «…когда я не умел еще читать…» – это конец 1820‐х годов; отец на каторге, мальчика воспитывают мать и бабушка; частый гость и друг – П. Я. Чаадаев. «Лет тринадцати…» – это время после смерти Пушкина.

Затем Е. И. Якушкин оканчивает Московский университет, участвует в общественном движении 60‐х годов и много делает в ту пору для сохранения и публикации – в России и у Герцена в Лондоне – декабристских мемуаров, запретного, «потаенного» Пушкина. Евгений Якушкин фамилией, возрастом, политическими воззрениями был человеком декабристского круга и демократом 40‐х годов; его «страсть к Пушкину» разделили многие из старших – отец, Пущин, Волконский, Кюхельбекер…

Однако в 30‐х годах давнее их признание осложняется серьезной левой критикой.

Декабристы

Отношения декабристов и Пушкина в 30‐х годах XIX века рассматривались многократно. Свой взгляд автор данной работы развил в другом труде¹¹⁰, поэтому здесь лишь кратко коснемся этой темы.

Период диалога поэта со ссыльными декабристами относится к 1826–1827 годам: тогда были написаны главные послания заточенным друзьям, появились их отклики.

Позже разговор замирает, очевидно, более всего из‐за неприятия декабристами опубликованных пушкинских «Стансов» и других его «знаков примирения» с властью. Незнание, непонимание, физическая невозможность, иногда и нежелание понять сложную позицию поэта – все это отражалось в некоторых сохранившихся «репликах» И. И. Горбачевского, Д. И. Завалишина, И. И. Пущина и других «государственных преступников». М. С. Лунин в своих потаенных трудах, создававшихся в 1836–1840 годах, совершенно не упоминает Пушкина. В одном из своих последних «наступательных» сочинений, «Общественном движении в России в нынешнее царствование» (1840), декабрист рассматривает 15-летнее правление Николая и делает заключение, конечно, несправедливое, но хорошо понятное в общем контексте лунинских идей: «За этот период не появилось ни одного сколько-нибудь значительного литературного или научного произведения. Поэзия повесила свою лиру на вавилонские ивы…»¹¹¹