Скажи, что будешь помнить

Мне нравится здесь. Это одно из тех уединенных местечек, которые мне по душе. Я люблю могучие, раскидистые дубы, старый деревянный причал и еще более старый деревянный дом, крошечный и разбитый, на вершине холма. Папина семья владеет этим домом и землей с 1770-х. Монро укоренились в Кентукки так крепко, что нет спины, которая могла бы нас сдвинуть.

– Постыдное. – Генри вешает полотенце на голое плечо, и мне бросается в глаза, как сильно он похож на моего отца. Темные волосы, темные глаза, точеный подбородок и резкие черты. На таких, как он, невольно обращаешь внимание, к ним невольно испытываешь уважение, едва они только входят в комнату. – Думаю, постыдное – хорошее слово, когда ты ненавидишь то, что делаешь.

– Ненавидеть – крепкое слово.

– Так ты передумала и тебе уже нравится то, чем занимаешься? Тебе нравится быть королевой на благотворительном балу?

Нет, но…

– Я действительно получаю очень приличное пособие, а еще папа купил мне машину. Родители предложили поработать во время предвыборной кампании, ездить на собрания, представлять программу. Что-то вроде подработки.

– Но это не меняет того факта, что тебе это не нравится.

– Есть такое чувство, что раздавать «Хеппи милз» мне тоже вряд ли понравится, как и вытирать измазанные кетчупом столы. И последнее, там платят только минималку.

Генри согласно кивает, но он хуже собаки с костью.

– Однако каждый раз, позируя для камеры, ты отрываешь кусочек от своего сердца.

То, что он говорит, правда. В предвыборной кампании и благотворительной деятельности я помогаю отцу последние два года. Ничего особенного – улыбаюсь, киваю, веду вежливые, бессмысленные разговоры и позирую для репортеров.

Для подготовки к исполнению этих функций мама и ее стилисты переделали меня, обыкновенную, в такую девушку, ради фотографии с которой люди становились бы в очередь.

Перемениться, стать кем-то, кем ты не являешься, дело непростое, и, глядя в зеркало, я порой чувствую себя так, словно падаю через стекло туда, к другой стороне меня самой, той, которой не должно существовать.

Дома, в своей комнате, я – это очки, джинсы и собранные в хвостик волосы. Вне комнаты я разодета по последней моде и живу в режиме полного контакта и открытого доступа, и посторонние люди испытывают потребность рассказать мне о вещах столь пикантных, что не закатить глаза бывает физически невозможно. Они говорят, что волосы у меня – золотые нити, глаза – синее океана, а красота столь необычна, что даже взрослые мужчины задерживают взгляд дольше, чем считается приличным.

Люди смотрят на меня, но не видят.

– Помогать в предвыборной кампании не так уж и плохо. – Нет, честно. – Иногда даже круто. Многие ли мои сверстники могут сказать, что помогают изменить мир? К тому же это всего лишь еще на год. Мама и папа пообещали, что отпустят меня сразу после окончания школы, чтобы я полностью сосредоточилась на колледже, за который они будут платить.

Родители у меня не какие-то богачи, у которых денег куры не клюют, но до избрания губернатором у отца была доходная медицинская практика, и ему удалось отложить денег на мое образование. Генри на учебу тоже откладывали, но он бросил школу через неделю после возвращения в Гарвард.

Потом Генри разругался с моим отцом. Ссора вышла такая шумная, что маме пришлось увести меня из дома. Вернувшись, мы обнаружили, что Генри исчез. В следующий раз он появился через три месяца, когда уже записался в армию.

Такими сердитыми я родителей не видела. Мама плакала, папа ни с кем не разговаривал, а когда наконец отошел, то пробурчал как-то невнятно, что Генри умнейший парень, но сам же и растоптал свое будущее. Родители сильно переживали, ругались, я плакала, а потом закрылась у себя в комнате.

Генри тогда исполнился двадцать один, мне – пятнадцать, но иногда кажется, что все случилось как будто вчера. Столько лет прошло, но отношения между родителями и Генри до сих пор натянутые, а я выступаю в роли семейного миротворца.

– Ладно, – говорит он. – Работать в предвыборной кампании это все равно что продавать фастфуд, случайный заработок, но как ты назовешь работу с благотворителями?

Я улыбаюсь, и горечи в моей улыбке всего-то процентов десять.

– Это называется работать на семейный бизнес.

Генри поворачивает голову и смотрит на меня.

– Вон оно что!

Иногда он бывает таким занудой.

– Если бы папа владел рестораном, а я была бы официанткой, ты бы то же самое говорил?

– У твоего отца нет ресторана.

– Ладно. А если бы я помогала, когда он вел медицинскую практику?

– Никакую практику он сейчас не ведет, а передал управление ею, пока занимает губернаторское кресло, надежным людям. Так что, если бы ты действительно помогала отцу развивать его практику, я бы сам тебе давал по сто долларов.

– Врунишка.

Он протягивает руку, как будто клянется на Библии.

– Тебе не нравится, что я работаю на папу.

– Нет, мне не нравится, что ты собираешь для него деньги и участвуешь в его кампании. Если ему нравится заниматься политикой, быть политиком, это его выбор, но ему не следовало втягивать в это дело тебя.