Скажи им, мама, пусть помнят...

За месяц до этого нас с ним вызвали в Пловдив на конференцию.

До сих пор не могу забыть большие голубые, полные слез глаза Добряна, когда он смотрел на своих сыновей через окно дома своего соседа, где мы скрывались, когда последний раз были в Пловдиве.

— Ну что за времена! Тебя разлучают с детьми, лишают радости видеть их, заботиться о них, заставляют покинуть собственный дом! — И другим голосом, сквозь зубы, Добрян проговорил: — Но дни их сочтены!..

После короткого обсуждения мы приняли решение, что в Пловдив отправлюсь я вместе с Йонко, причем тотчас же, потому что каждая минута слишком дорога.

Йонко, Йонко, так явственно вижу твои карие глаза, твои гладкие волосы! Твоя улыбка меня согревала. Я познакомился с тобой еще в Брезове — моем родном селе. Ты появился там, кажется, специально для того, чтобы встретиться со мною. Там мы нашли друг друга, чтобы уже не забыть никогда. Мы вместе участвовали в боевых операциях и демонстрациях, но самым страшным испытанием для меня оказалась твоя смерть.

…Итак, решено: мы пойдем вдвоем с Калоферских гор через Среднегорье в Пловдив.

Стоял холодный декабрьский день. Солнце заливало нежным светом вершины окрестных гор. Сверкал Юмрукчал, давно надевший белый колпак, искрились вершины Среднегорья — выпал тонкий слой снега.

— До свидания, передайте привет Пловдиву, скажите там товарищам, что мы не отчаиваемся и, несмотря ни на что, подготовимся и весной покончим с гадами! — сказал Гычо.

Две крупные слезы покатились по щекам Добряна, он обнял меня и с трудом проговорил:

— Если доберетесь живыми и здоровыми, загляните к дяде Ивану в Каршиак…

Я ничего не ответил, но понял его. Дядя Иван — это тот самый сосед, у которого мы скрывались месяц назад. К нему во двор привели детей Добряна, чтобы он мог увидеть их через окно…

Мы простились с товарищами.

Среднегорье казалось безлюдным, мрачным и таинственным. Сейчас оно не могло укрыть своих сыновей-изгнанников, не могло их приютить. Мы перешли вброд Аджарскую реку и, обходя стороной открытые места, быстро поднялись на вершину Кадрафил. Не знаю, насколько это исторически достоверно, но люди из Свежена и по сей день утверждают, что Хаджи Димитра, после того как его ранило в Стара-Планине, товарищи перенесли в эти места и здесь, на вершине Кадрафил, недалеко от Свежена, он умер. Здесь же находится и его могила.

Молча смотрели мы на памятник Хаджи Димитру, и перед нами, молодыми ремсистами, оживал светлый образ мужественного легендарного героя! Мы стояли с шапками в руках у могилы, не в состоянии сказать друг другу ни слова, и только шепотом повторяли:

— Жив он! Там, в горах…

Партизана в любую минуту подстерегает смерть, он готов в любой миг ее принять, но мысль, что он, тяжело раненный, может попасть в руки врагов, всегда пугала его.

Донесшийся со стороны села Свежен выстрел прервал ход наших мыслей, и мы осторожно спустились по южным склонам Кадрафила. Перед нами раскинулось несколько голых возвышенностей, на них чернели узкие полоски вспаханной земли и желтел папоротник. Оглядываясь, мы быстро перешли открытые места, спустились в глубокий овраг, а когда выбрались из него, то прямо перед собой увидели село Мраченик.

Солнце уже склонялось к закату. Ледяной ветер завывал в кустах, и казалось, он вот-вот вырвет с корнем чахлые деревья. Люди укрылись в своих домах. И мы мечтали о теплой комнате, но нам нужно было спешить, спешить…

То ли нас заметили с одного из армейских наблюдательных постов около села или кто-то нас выдал, как вдруг поднялся большой шум и началась такая перестрелка, что мы не на шутку встревожились. Едва мы успели немного отойти от села, как нас стали преследовать полицейские.

Но снова родные горы укрыли нас от преследователей. Медленно спускалась ночь.

— Ускользнули, — промолвил Йонко, вытирая рукавом вспотевшее лицо, и присел на камень. — А сейчас куда, Ватагин? Мне эти места незнакомы.

— Как-нибудь выберемся, Йонко. Вот сейчас вспыхнут огоньки Пловдива и укажут нам дорогу.

Разве не к этому свету, струившемуся нам навстречу, держали мы свой путь?

Перед нами внизу раскинулась Фракийская равнина, а посередине, как большой светящийся круг, — Пловдив. Мы шли, обходя села и особенно остерегаясь нарваться на засады.

Шли молча. Уже была пройдена большая часть пути.

— Ватагин, ты голоден? — глухо спросил Йонко. — Но даже если ты и не голоден, думаю, попадись тебе теплая баница[12], съел бы ее даже и без кислого молока.

— Голодной курице просо снится, — ответил я ему. — Брось ты эту теплую баницу, пусть другие ее едят, а лучше скажи, как раздобыть хоть немного хлеба.

Мы услышали лай собак, — значит, где-то поблизости село. Какое это село, и сейчас не знаю, предполагаю — Бегово. Решили попросить хлеба в одном из домов на окраине.

Я вошел во двор, а Йонко остался наблюдать на улице. Неожиданно во дворе залаяла собака.

Под маленьким навесом появился крестьянин и что-то крикнул.

Услышав голос хозяина, собака поджала хвост. Я юркнул в дом.

За небольшим столом сидела женщина средних лет с двумя девочками.

— Добрый вечер, — поздоровался я.