Скажи изюм

Статья сопровождена была снимком. Колет с вытаращенными глазами прикрывает обнаженную грудь в одном из «специализированных медицинских учреждений столицы». Рядом присутствовал и снимок «вещественных доказательств», до которых читатель «Вечерки» столь охоч: сфотографирована была сумочка Колет, ее часы, авторучка, миниатюрный магнитофон, а также страничка записной книжки, «полная злобной клеветы на советских людей и советский образ жизни»: из всего размазанного можно было различить только одно слово «legume». Завершалась статья подписью «аспирант МГУ Н. Буренин».

Все забылось, Вадим, дорогой, очень быстро. Никто никогда не припомнил мне этой статьи, как будто ее и не было, и о Колет с тех пор я ничего не слышал. «Выдворили», уехала, кажется, в тот же день, не уверен даже, что и узнала об этой статье и моем позоре. Кто там, во Франции, когда-нибудь эту сраную «Вечерку» видит? А я сломался, Вадим. С той ночи я был уж другим человеком, понял, что тот, как Платонов сказал, «прекрасный и яростный мир», куда я хотел войти, нереален, во всяком случае для меня. Диссертацию не защитил, аспирантуру бросил и издевательское назначение в Дом дружбы (те хмыри, конечно, за этим стояли) принял безропотно. Сейчас и оттуда поперли, но это уже другая история…

Вот в очень сжатой форме то, что поведал Никита Буренин Вадиму Раскладушкину, на деле же это выглядело не очень-то сжато, скорее, весьма расхлябанно, мочалисто, занудно, с заиканием и длинными паузами, связанными с бессмысленной фиксацией взора, предположим, на полусъеденной вобле, с последующими встряхиваниями всего немытого обвисшего организма, с влезанием пятерни в свалявшиеся патлы, с отлетанием в стороны каких-то вонючих крошек.

Даже и после выхода из Дома журналистов, то есть во время прогулки по сумеречной метельной Москве, монолог Буренина продолжался, а Раскладушкин лишь вставлял в неизбежные паузы свои деликатные реплики. Например, он однажды сказал:

– Вы, Никита, принадлежите к числу людей, которым не следует пить. Простите, но мне кажется, алкоголь испаряет вашу волю.

Гребена плать, как это правильно, бормотал Никита, цепляясь за водосточную трубу. Мальчик, дитя, а говорит как старший брат, которого мне так всегда не хватало. Из многочисленных собутыльников, кто хоть раз выслушал до конца мою историю? Даже Макс Огородников, из-за которого я так отчаянно пострадал, и тот всегда – лады, старичок, в следующий раз, о'кей?

На скрещении трех улиц поземка устроила сущую карусель. Изумляло отсутствие советской власти. Ни единого лозунга в поле зрения, ни единого политрыла, а напротив – в глубине квартала светился огонек над иконкой, там был вход в маленькую церковь, старушечьи фигурки проскальзывали в дверь, за которой явно присутствовала нормальная церковная жизнь.

Вадим Раскладушкин остановился. Здесь, простите, нам придется расстаться, мне вот туда, он махнул рукой в неопределенном направлении. Никита Буренин сразу сник. Надеюсь, еще пересечемся, старичок, пробормотал. Непременно пересечемся, заверил его Раскладушкин. Вот вам мой телефон, и запишите мне ваш. Среди прочего меня очень беспокоит состояние вашей обуви. Идут морозы. Мне кажется, я смогу поделиться с вами некоторым количеством сертификатов в «Березку» для покупки сапог на меху. Лады, старичок? – спросил в Никитином стиле, улыбнулся на редкость освежающей улыбкой, бодряще пожал руку и пошел через улицу. На углу он задержал шаги возле серой «Волги», внутри которой сидел какой-то читающий народ, глянул с юмористическим четверть-поклоном, как, дескать, умудряются в потемках вникать в содержание газет, после чего удалился.

Никита Буренин отправился в церковь обогреться. Вот, в самом деле, животворная идея – обогреться во храме, пойду, не выгонят же, в самом деле. Могу и перекреститься, извольте, хоть и воспитан на марксистской гадости, а Бога люблю и не удивлюсь на самого себя, если впаду в христианство. К тому же здесь тепло. Попахивает старушечьим тряпьем, но глубже внутрь, больше свечками, деревом, разогретыми иконами.

До вечерней службы было еще далеко, но храм не пустовал. Слева и справа от входа кучковались постоянные прихожанки, то есть старушки, жевали что-то, попивали чаек из термоса, погукивали. Возле икон стояли сосредоточенные фигуры молящихся в одиночку людей. В левом притворе обращала на себя внимание фигура высокого человека, стоящего на коленях. Оранжевая модная куртка. Висящий ус Макса Огородникова. Никита Буренин встал на колени рядом с Максом. Задал глупый вопрос: что ты здесь делаешь, Ого-ссстаричок? Николаю-Чудотворцу поклоны кладу, ответил Максим. Господу нашему Иисусу Христу возношу молитвы. Прошу простить меня за грехи вольные и невольные. Я слышал в баре, смущенно пробормотал Никита, тебя из Союзфото будут гнать. Огородников положил ему руку на плечо. Я хочу, чтобы ты наконец рассказал мне до конца свою «гнусную историю». Сначала ты меня молиться научи, Макс, если не возражаешь. Я и сам только одну молитву знаю, сказал Ого. Хочешь, повторяй за мной. Отче наш, сущий на Небесах…

IV