Скажи, Красная Шапочка

В голове у меня все перемешалось, потому что то, что говорит папа, звучит вроде бы правильно, но я чувствую, тут что-то не так, тут есть какая-то неувязка, и я знаю — это то, что папа скрывает.

Анна начинает убирать со стола, она протискивается мимо меня и легонько толкает.

Слушай папу, он плохому не научит, — говорит она.

Это звучит притворно-небрежно, как будто все это ее не касается.

Это низко, оставлять старика одного, без помощи, — говорит папа, у меня внутри все сжимается, я выпрыгиваю из-за стола.

Нет, — говорю я, нет, нет, нет.

Я не могу остановиться, как будто в голове у меня заело пластинку, я говорю все громче, громче, чем радио, громче, чем посудомоечная машина, которую Анна только что включила.

Нет! — кричу я.

Это неправда! Это — не-прав-да! — кричу я.

Мама зажимает уши и выбегает из комнаты, лицо у нее совсем бледное, а рот сжался в тонкую полоску. Дверь спальни с грохотом захлопывается. Мама запрется в спальне и в ближайшие несколько часов не выйдет оттуда. И в этом виновата я.

Папа тоже вскакивает, на секунду мне кажется, что он сейчас побежит за мамой, но все-таки он остается стоять, прямо передо мной. Он в ярости, на шее у него бьется жилка. Анна удаляется, оставляя меня наедине с папой. С головой у нее точно не в порядке, — говорит она и закатывает глаза, выходя из кухни.

Это она намекает на случай с телефонным шкафчиком, намекает, что я головой повредилась.

Меня пронзает мысль, что сейчас папа меня ударит, кулаком в лицо, я втягиваю голову, съеживаюсь на стуле. Папа все еще стоит передо мной, в ушах все еще отдается эхо захлопнутой двери в спальню.

Вот значит как, — говорит папа сдерживаясь, все это неправда. Ты хочешь сказать, что я лгу.

Я еще больше съеживаюсь и не отвечаю. Над моей головой собирается гроза, и гроза эта — мой папа. Я вдруг вспоминаю о том, что рассказывал Муха, как папа ударил мальчика из своего класса в лицо, вспоминаю про те случаи, когда он сердился на меня, сердился до того сильно, что орал, а он может орать очень громко, так громко, что хочется спрятаться под стол, вспоминаю, как он бил меня по лицу, наверно, у меня не хватит решимости ударить в ответ. Даже в состоянии аффекта, как говорил Муха.

Так что, — настаивает он, что ты имеешь в виду?

Ничего, — говорю я тихо, и вдруг чувствую — это правда, я ничего не хотела этим сказать, никого ничего не касается, а альбом с фотографиями и все остальное я могу с таким же успехом спрятать в себе, похоронить и запереть на сто замков. Их это не касается, это никого нисколько не касается, это даже меня нисколько не касается.

Ну тогда ладно, — говорит папа, тогда ладно.

Он садится обратно за стол и берет газету, а я — я беру корзину, дедушка ждет.

Больше всего мне хочется больше никогда не видеть Муху. Мне стыдно, что я попалась на его удочку. При мысли, что он расскажет обо всем этом своим друзьям, мне становится жарко от ужаса. Я могу представить себе каждое слово, которое он скажет, могу даже представить, какое у него при этом будет лицо. Он закурит сигарету и с видом превосходства оглядит свою аудиторию. На каникулах я тут навешал лапши на уши одной девчонке с виллы, — скажет он, она такая тупая, что этого даже не заметила. А его приятели заржут от удовольствия. Даже представлять такое ужасно. Но хочешь — не хочешь, а Лиззи об этом рассказать придется, и вряд ли она будет в восторге. Она непременно захочет отомстить.

Анна перехватывает меня перед входной дверью.

Дай пройти, — говорю я, а то стукну.

Анна поднимает брови и улыбается.

Ой, — говорит она неестественно высоким голосом, как страшно.

И скрещивает руки на груди.

Послушай, свои подростковые амбиции можешь оставить при себе, — говорит она, прислонясь спиной к двери.

Я понятия не имею, чего ей надо, но у меня такое чувство, что каждый хочет на мне выместиться, за все придется расплачиваться мне — за мамины мигрени и за папино недовольство. А теперь еще и Анна?! Видеть не могу ее черные совиные глаза и накрашенный красной помадой рот.

Со всей силы, не думая, я бью ей по голени, даже не представляю, откуда у меня столько силы, но я ведь ее предупреждала. Анна вскрикивает и прыгает на одной ноге по коридору.

Ты что, совсем спятила! — кричит она, а я пулей выбегаю мимо нее из дома.

Ну, тогда ничего и не узнаешь, — вопит Анна, дура несчастная!

Да наплевать мне, — кричу я в ответ, что вы там от меня хотите — мне теперь на это наплевать.

Дрожащими руками я отпираю велосипед, не знаю, почему я так трясусь, сестры я не боюсь, но чувствую себя так, как будто подо мной открылась бездна. Издалека я слышу, как неистовствует Анна, она кричит, что ненавидит меня и что на ноге у нее будет синяк, и что от меня одни только неприятности. Я никчемная, никому не нужная девчонка, от которой одни только неприятности.

А что сказал тот мальчик, — кричит Анна, этого ты никогда не узнаешь! Никогда!