Скажи красный (сборник)

Никого нет дома, и я даю себе волю. Я кричу и захлебываюсь собственным криком. И ударяю по клавишам. Не уезжай, кричу я. Оставь, но только не теперь. Я рыдаю и время от времени подбегаю к зеркалу. Очень сильно. Душераздирающе. Я талант. Только об этом пока никто не знает. Ну разве что соседи.

Неплохо, – говорит мама, но как-то неуверенно говорит. Это потому, что она мало что понимает в современной музыке. И вообще, сложно оценить собственного ребенка, плоть от плоти.

Может быть, ты сходишь за хлебом? – робко спрашивает она. Я, конечно, схожу, но не раньше, чем закончится последний куплет.

Ничего, Пугачева тоже бегала за хлебом и играла этюды. Она тоже была гадким утенком. О Пиаф и говорить нечего.

Я барабаню по клавишам и жму на педали.

Non! Rien de rien…

Non! Je ne regrette rien…

Гений чаще всего не понят толпой. Но однажды…

Я возьму микрофон и сделаю руками вот так. На мне не будет уродливых очков, и брезентовые шорты останутся в прошлом.

А он будет сидеть в третьем ряду. Со своей скучной женой. Мне не жалко. Его жена спросит, – ты ее знаешь? А он вздохнет. Очень глубоко вздохнет. Потому что вмиг поймет, – это настоящее. Эта хрупкая женщина с подрагивающей грудью и длинными ресницами. Эта дивная женщина, которая делает руками «вот так».

Всю жизнь, всю жизнь я чего-то искал, – подумает он и выйдет в фойе. Он будет жадно затягиваться и смотреть вдаль.

Какая смешная жизнь, подумает он, швыряя окурок и делая шаг навстречу.

Начало

…Все в толк не возьму, за что. За что они не полюбили меня. Когда Коржакова подскочила ко мне и дернула за косичку, в лице ее появилось вспученное что-то, жабье. И рыбье одновременно. Квадратное лицо без шеи, и грудь квадратная, совсем не как у Илоны. У Илоны длиннющие ножищи, вырастают ошеломительно из-под школьного платья, а носик – точеный и глазки безразличные. Томно улыбается у доски, получает законную двойку, пожимает плечиками и идет к парте. Что двойка, когда на дискотеке ей равных нет. Когда сам Чебурашка носит за ней портфель, в котором от силы две тетрадки и импортная тушь, купленная у цыганки в скверике. Скверик по дороге в школу я обхожу десятой дорогой, потому что я внушаемая.

А цыганки это сразу просекают как-то. Наверное, это у меня от мамы. Однажды ехали мы в электричке, и к нам подсели две, и мама с ними, как с людьми, ну, у одной ребенок маленький на руках – сушку замусоленную грызет беззубым ртом, а глаза – хитрющие и светятся, и ножки грязные, а пальчики до того хорошенькие, так и хочется погладить. Мама ей рубль дала, и у самой лицо виноватое, будто стыдно ей, понятно ведь, что рубля мало, но она еще в сумочке порылась и сыпанула мелочи горсть, не считая, а цыганка, та, что постарше, с вытянутым как у овцы лицом, испуганно так на маму посмотрела и говорит, – ой, милая, я тебе так скажу – худое про тебя задумал один человек, ой, худое. Ну, мама, конечно, перепугалась вся, а мне же тоже интересно, я ближе придвинулась, а ребенок на руках у молодой глазки прикрыл и ресничками вздрагивает, и тут я мизинчик на его ножке погладила. Незаметно.

В тот день мама все ругала себя, потом уже, и выворачивала сумочку, но было поздно, цыганок след простыл.

В сквере тоже цыганки, но уже другие, хотя похожие на тех, из электрички. С детьми, и крошечными совсем, хорошенькими. Мне сразу что-то сделать для них хочется. Игрушку подарить или еще что-нибудь. Но я обхожу сквер и иду прямо в школу, хоть и медленно. И чем ближе подхожу к школе, тем неуверенней становятся мои шаги. Издалека слышу звонок – первый еще не страшно, а вот второй – плохо. Так и есть. На пороге стоит Маргарита и ощупывает девчонок выпученными глазами. Сережки, колечки, браслеты-недельки, тушь для ресниц, блеск для губ, юбка не от формы, каблуки. На мне ее взгляд не задерживается. Один раз пыталась смыть с моих ресниц тушь, но ничего у нее не вышло. Потому что я не красилась еще. Ни разу в жизни. Ты и так красивая, говорит мама, – когда-то это и вправду было так, но сейчас волосы мои как пакля, жесткие и вьются, и никто не просит «закрыть глазки и показать реснички», как это бывало в детском саду. Гадкий утенок, вздыхает мама и ударяет меня по спине. Чтоб не сутулилась.

С надеждой смотрю на папу, но он посмеивается хитро так, и тогда я остаюсь один на один с зеркалом, и тут уже мне становится по-настоящему невесело, тем более что уроков на завтра полно, до воскресенья далековато, а каникулы вообще будут черт знает когда.

Когда Коржакова дернула меня за косичку, остальные тоже зашипели как гусыни. И стали надвигаться. Наверное, это было смешно. Смотреть, как я прикрываюсь папкой для нот и сжимаю кулаки. Они-то надеялись, что я захнычу, но больше всего мне хотелось дать в морду Коржаковой. Прямо в ее огромную квадратную морду. Чтобы она завизжала как свинья и бросилась наутек, дрыгая слоновьими ногами. Но вместо этого я только жалобно пискнула, – пустите, я опаздываю, – совершенно не своим голоском, будто маленькая девочка. Маленькая девочка с папкой в руках и торчащими в стороны косичками.