Скажи красный (сборник)

Мечется по мокрому перрону без шапки, – куртка нараспашку, а лицо жалкое, истерзанное, покрытое двухдневной щетиной, – не могу, говорит, что я ИМ скажу, я не смогу, это убьет их, сначала ее, потом – его, – он и подумать не успел, а я уже вижу, – женщина худая в пальто демисезонном, сером, и сама серая, невзрачная, как вот это утро, сизое, неуютное. Ребенка держит за руку. Лет трех-четырех. Мальчик исподлобья таращится, – голова огромная, в платочек укутана теплый, девчачий, цветастый, где она только отыскала такой, будто нарочно, и ножки тонкие из-под шубки. В тяжелых ортопедических ботинках. Шубка не по сезону, а другой одежки, видимо, нет. Я сразу поняла, что мальчик, сын, хоть и в платочке, – похож на него и на нее, – чудесный мальчик, только вот глазки косят за стеклами очков, и голова раскачивается как цветок на тонком стебле.

Мне ведь объяснять не надо, я сама все знаю, – гарью потянуло вокзальной, дым глаза ест, – а вот и они мечутся, – я даже глаза прикрыла, – потому что не хотела видеть, не хотела жалеть, нельзя мужчин жалеть, – он по перрону носится с узлами, а малыш канючит, и зайка с оборванным ухом по асфальту волочится.

А она стоит, глазами хлопает, нос длинный в бисеринках пота, – курица уездная, в очках, специалист по фарси, как же, у нас каждая пятая тетка из глубинки – знаток фарси, ну да, таким помощь нужна, таких не бросают, с такими вешаются от безнадеги, – нельзя нам в городе, говорит, – ему свежий воздух нужен, молоко из-под коровы, яйца, – сейчас состав двинется, она узлы развяжет, а он в книжку уткнется, – про дон Хуана, ту самую, в которой про всех про нас написано.

Иди, говорит, не стой, – мне одной дурищи хватает, – а ты умная, чуткая, ты сама разберешься, где какой цвет, – вот тут он прав, – я сильная и умная, да и красного нет, не слышно, – болотный ползет, тоскливый, и тревожный, фиолетовый, – помнишь, говорит, – ящериц, – помнишь? – ты должна вернуться к тому месту, где растет твое растение. Если ничего не получится, значит, нужно постараться на следующий день. Если ты сильная, то найдешь. Как только найдешь, ты навсегда получишь способность видеть неизвестное. Тебе больше не понадобится вновь ловить ящериц, чтобы повторить это колдовство. С этих пор они будут жить внутри тебя.

Какие ящерицы, говорю я, – на самом деле молчу, но говорю, говорю, – какие ящерицы, когда другого случая не будет, не будет другого перрона, не будет лета и красного уже не будет.

Тебе ведь плохо будет там, с женщиной-фарси, с больным мальчиком на руках, среди чужих людей. Которым плевать на твои книжки, на твои мысли, на маисовое зерно. И ей плевать. Она будет цепляться за тебя ногтями, когтями, клевать по зернышку, пока не сожрет все.

Дурочка, – отвечает он, – как будто отвечает, а сам уже книжку раскрыл, на той самой странице, где про ящериц, – выдумала себе красный, а красного нет, – есть вот они, – есть конечная станция, а там – покосившаяся лачуга, и работа, какая-никакая, да и люди там простые, добрые, помогут, если что. А ты летом приезжай, вместе с Марком, на электричке, потом два часа по проселочной дороге, – я вас встречу, загорелый, поздоровевший, – а стол уже накрыт, яичница в сковороде чугунной, картофель, грибы, белые, лисички, любишь белые? – вон гирлянды сухих уже висят, – а сын по двору носится, – на крепких ножках, – слова соединяет в смыслы, – гостям рад, видишь? А потом и поговорим о красном.

Я не вернусь к Марку, говорю, а сама лицо его глажу, каждый волосок торчащий, – они у него рыжеватые, непокорные, – и на руках, и на шее, – люблю их касаться, – до звона, – Марк – это давно было, в детстве, это я попробовала, примеряла на себя, каково это – любить, каково это – быть женщиной, соединяться с мужчиной, – но я ведь не говорила с ним, как с тобой.

Я приеду, говорит, приеду, и тогда поговорим, обсудим, говорит, а сам не верит своим словам, – ведь ему тоже два раза повторять не надо, – там, в его книжке, все написано, и про нас, про лето наше единственное, краденое, и про перрон, часы, под которыми я буду встречаться с другими, – это сегодня я черна, как сгоревшая спичка, а завтра вновь вспыхну красным, да еще каким. Пожаром вспыхну, все сожгу, всех, – всех рядом проходящих, проплывающих, случайных, всех задену.

Берегись, говорит, – очнешься, говорит, а вокруг ни души, все сожжено, и ты пуста, – сидишь у стола пустого, в комнате пустой, видишь? И красный твой давно остыл, пожух, истрепался, как майка летняя, сгорела на солнце.