Скажите там, чтоб больше не будили

Подошел Стебель. Он уже успел сбегать куда-то.

– Пойдемте, граф, – сказал он, – вас ждут великие дела.

Самое удивительное было те, что Геннадий очень быстро разобрался в устройстве диагностера. Он, правда, так и не смог понять, каким образом этот прибор сверхмалые биотоки превращает в обычные миллиамперы, не искажая при этом самую тонкую модуляцию, но это было не главное. Главное, он сразу увидел все неисправности. Неисправностей оказалось много, даже слишком. Можно было подумать, что кто-то питался с помощью вентилятора чистить картошку, а чувствительным элементом пылесосить ковры. В общем, пришлось распотрошить машину до основания, перебрать, что называется, по винтику. Какое же это было удовольствие! Проверять каждую клемму, каждую лампу, каждый диод, каждую пружинку, отлаживать схему, заставлять диагностер работать снова и снова и чувствовать, что машина понимает тебя и от раза к разу становится все послушнее. Геннадий так увлекся, что не заметил, как прошел день и солнечный свет стал опять золотисто-оранжевым, а потом начал медленно гаснуть, и, по мере того, как он слабел, стены и потолок его рабочей комнаты все ярче и ярче занимались мягким равномерным свечением.

Несколько раз к нему заходили друзья, им нравилось смотреть, как он работает, а он иногда просил их помочь в чем-нибудь. А в середине дня они его все-таки уговорили прерваться и потащили обедать, и с ними за столом сидела очаровательная синеглазая Бригитта, хозяйка глайдера, только теперь на ней было белое платье, легкое, как утренний туман, и очень свободное. И Геннадий снова вспомнил о Маринке.

Первый раз он подумал о ней еще в лесу, сразу, как только увидел Стеблова. Ему показалось тогда, что и она непременно должна быть здесь. Но ее не было, и он не рискнул спросить, боялся разрушить свою хрупкую и ни на чем не основанную надежду. Теперь он решился.

– Стебель, а где Маринка? – этак небрежно, просто, будто она только что была здесь, с ними, да вышла куда-то и пропала.

– Крылатская? – переспросил Стебель, словно речь могла идти еще о какой-то Маринке. – Одну минутку.

"Крылатская? – повторил про себя Геннадий. – Одну минутку".

Как просто! Как поразительно, невероятно просто. Одна минутка – не минута, а минутка —и счастье в твоих руках! Одна минутка – и уже никто и никогда не отнимет этого счастья, потому что отнять его могла только смерть, а в этом мире, похоже, не было смерти.

– Марина, – говорил Стебель, поднеся к губам маленький радиокулон, – Геннадий приехал. Ты слышишь меня? Прием.

– Не верю, Стебелек! Повтори. Прием, – услышал Геннадий далекий Маринкин голос.

– Я приехал, Маришка! Я! Это я приехал! – он орал так, словно передатчик находился по крайней мере по ту сторону улицы.

– Генка! – ее голос звенел от счастья. – Я вылетаю, Генка! Сразу, как только смогу. Стебель, как поняли меня? Прием.

– Поняли тебя отлично. До встречи.

– Когда она будет здесь? – Геннадий вскочил и опрокинул стакан с вишневым компотом.

– Успокойся, старик, часа через четыре.

– Почему так долго?

– Потому что она далеко. Очень далеко. Потерпишь, старик. К тому же тебе еще работать.

– Работать? – удивился Геннадий. – Ах да, конечно, работать. Мне обязательно надо работать. Однако над чем же я работал? Ты не помнишь?

Стебель молча поглядел на него круглыми немигающими глазами.

Потом наставительно произнес:

– От счастья люди глупеют. Но ты не бойся, это быстро проходит. Глупость, конечно, а не счастье.

Невероятно, но, работая с диагностером, он забывал даже о Маринке. Наладка входила теперь в свою завершающую и самую приятную стадию.

Прибор был уже почти исправен, и приходилось корректировать только самые мелкие погрешности в его работе, то есть, по существу, заниматься настройкой и юстировкой.

Наконец все было закончено. Диагностер стоял как новенький, сиял всем, чем мог сиять, и казалось, его распирает от гордости и желания тут же, без всяких промедлений приступить к делу. Геннадий позвал друзей, и каждый из них прикладывал к вискам чувствительный элемент.

Индикатор прибора устал сиять зеленым огоньком – сигналом абсолютного здоровья. Только двое заставили диагностер мигнуть красным светом и выдать карточки с указанием нарушений и перечнем лечебнопрофилактических мер. У Бригитты оказалась незажившей рука, вывихнутая при неудачной посадке, а Михаил, тот самый бородач с глазами философа, не спал, как выяснилось, уже третьи сутки: он был вовсе не философом, а музыкантом, и по ночам к нему приходило вдохновение.

Потом все ушли, оставив его одного. Маринка задерживалась. Прошло уже не четыре, а добрых десять часов. Но почему-то он знал, что все в порядке.

Коттедж, где Геннадий работал с диагностером, стал теперь его коттеджем, его собственным. У них здесь было полно свободных коттеджей, совершенно готовых для жилья. Они здесь ждали таких, как он.