Скажите там, чтоб больше не будили

Ощущая приятную усталость, он вышел на балкон, вдохнул полной грудью вечернюю свежесть и поглядел на звезды. Звезды были зелеными и красными. Зеленые висели неподвижно, а красные приближались, становясь крупнее и ярче… Бортовые огни, догадался Геннадий. И когда глайдер черным, скрадывающим звезды пятном завис на фоне густо-синего неба перед самым домом, Геннадий понял: это она. Он перемахнул через перила, прыгнул вниз, сминая цветы, ринулся вперед, и в тот же миг распахнулась дверца глайдера, еще висящего над землей, и Маринка, сбрасывая на лету шлем, упала к нему в объятия…

– Сумасшедший! – выдохнула она, приходя в себя и собирая по клумбе раскиданную одежду. – Здесь были такие красивые цветы.

– Ерунда! Ты гораздо красивее, Маринка.

– А если кто-нибудь видел?

– Да ну. Темно уже. И потом, у вас тут такие замечательные ребята, они все понимают как надо.

– Да, – согласилась Маринка, а уходя в дом, добавила со смехом: – И вообще. Наш цветник – что хотим в нем, то и делаем!

– Эй, попрыгунья! – окликнул ее Геннадий. – Ты не рассказала, почему добиралась так долго.

– А ты считаешь, что я должна была попутно еще и рассказывать тебе что-то? – улыбнулась она. – Ну, в общем, так. Я, конечно, хотела вылететь сразу. Очень хотела. Но кроме меня совершенно некому было вести грузовой флаер на этот богом забытый остров океанологов в Японском море, а груз срочный, а океанологов ну никак нельзя было покинуть сразу, а потом во Владивостоке эти бездельники так долго искали свободный глайдер, ведь не могла же я в самом деле лететь в Москву на грузовике? Боже, как я устала! Ты знаешь, что такое трехчасовой перелет при скорости почти четыре тысячи в час? Теперь я хочу под горячий душ и очень много всякой еды, всяких вкусностей и крепкого кофе, черного-черного, а еще – давай откроем бутылочку какого-нибудь старинного ликера!

И все так и было. И горячий душ вдвоем, и ужин, и черный кофе, который мастерски умел заваривать Геннадий, и ароматный ликер. А после они поднялись наверх по старой, уютно поскрипывающей деревянной лестнице, и там, в уютной комнате, в окна которой сквозь ветви сирени заглядывала луна, уже была расстелена кровать, и Марийка, распахнув халатик, легким движением уронила его на пол, и снова ее тело, молодое и прекрасное тело, всегда, как в первый раз, сверкнуло в ночном полумраке ослепительной белизной, и Геннадий даже зажмурился от этого волшебного света, а потом тоже стал сбрасывать с себя одежду, потому что сейчас одежда мешала ему, как еще утром ему мешали тяжелые, мрачные воспоминания то ли о прошлом, то ли просто о привидевшихся ночью кошмарах.

7. Уснуть – значит умереть

Они проснулись одновременно. Одеяло было усыпано солнечными пятнами. За окном щебетали птицы, а где-то по ту сторону улицы трижды уверенно и громко прокричал петух.

Просыпаться всегда было мукой для Геннадия. Мир, в котором он просыпался, няваливался на него всей тяжестью проблем безжалостно и сразу, и он всегда лежал некоторое время в постели, как бы раздавленный этим непомерным грузом, и собирался с силами, чтобы подняться.

Если бы это было возможно, Геннадий согласился бы не спать вовсе – лишь бы не надо было просыпаться.

Но теперь он проснулся и почувствовал себя счастливым. Проснулся с ощущением счастья! Проснулся счастливым!!!

Это было так невероятно, так невообразимо хорошо, что губы его сами собой расползлись в улыбку. Он выскользнул из-под одеяла и встал у окна, подставив солнцу молодое здоровое тело и раскинув руки, как бы желая заключить весь мир в свои объятия, как любимого человека, потому что мир теперь принадлежал ему, и он принадлежал миру, потому что больше не нужно было драться с миром, разбивая ему в кровь лицо и захлебываясь в этой крови. Мир был теперь огромным и добрым.

Маринка полулежала на постели и улыбалась, глядя на него.

– Побежали? – предложил Геннадий.

– Побежали. К речке или в лес, к ручью?

– Все равно. На улице так здорово! Можно в лес. А впрочем, лучше к речке.

Они облачились в спортивную форму – яркие оранжевые трусы и канареечно-желтые майки – и полетели вниз по улице к окраине города, утопая босыми ногами во влажной, мягкой траве. Они бежали, а в коттеджах открывались окна, и проснувшиеся горожане кричали им "С добрым утром!" и узнавали у Геннадия, как поживает диагностер, а у Маринки спрашивали, как оно там, на Дальнем Востоке, и они оба отвечали, что все в порядке, что все отлично и что еще будет время рассказать и о том и о другом. И бежать было легко, а воздух был свежим и вкусным – его хотелось пить большими, жадными глотками, а бежать хотелось не останавливаясь и все быстрее, быстрее, быстрее…

Но они добежали до пляжа и все-таки остановились и, разгоряченные бегом, разделись и кинулись в воду, и зеркало речки задрожало и рассыпалось на тысячу сверкающих брызг.

За завтраком он наконец решился спросить у нее:

– Маришка, а вот скажи мне, сюда все попадают после смерти? Только после смерти или еще как-то?

Она помрачнела и задумалась. Наверное, в этом мире было не принято говорить о смерти.