Сказка - ложь... (СИ)

Весь день царевич весел. Бает мне, какие книжки читал, какие страны заморские бывают. Да интересно так, заслушаешься! Про зверей элефантов рассказал, о двух хвостах. Про жар-птицу, фениксом называемую. Про змея-полоза с глазами золотыми.

Да и я от него не отстаю. Баю ему про колдовство-чародейство, про волков-оборотней да старых богов. Как к Кощею за царевнами ходили, баю. У Вани глаза горят изумрудами. Интересны ему мои рассказы. Сам уже забылся, что с лягушкой зеленой говорит.

А вечером снова позвал царь сыновей.

Одевается Иван, чтоб в залу церемониальную идти, а я думаю – надо ему на рубашке узор вышить. Ещё красивее Ванятка будет.

Тесно в зале царской. Бояре кругом стали, сопят натужно. Челядь собралась. Даже мальчонка-посудомойщик из кухни прибежал. Все послушать хотят, какую загадку государь будущим невесткам загадает. Царь на троне резном сидит. Корона на голове камнями самоцветными переливается. Ворот соболиный, пушистый так и норовит в рот влезть…

Сынов дождался. Хлеб похвалил, скрепя сердце. Спросил Ивана еще раз, кто его невесте хлеб печь помогал. Ответа не добился. И приказал невестам к утру ковры узорные соткать. Чтоб душу царскую порадовать.

Пришел Ванятка назад, пригорюнившись. Опустились долу очи зеленые.

– Чего пригорюнился, – спрашиваю, – добрый молодец?

– Подвёл я тебя, Василиса, – отвечает. – Приказал батюшка ковер узорный к утру соткать.

– И чем же это ты подвел меня, Ваня?

– Не зря ты на болоте сидела, – прозорливо отвечает царевич. – Уж не пряталась ли от кого? А я тебя супротив воли на свет вынес. Теперь вот работать заставляю.

– Нет, Иван, – смеюсь. Плохой из него отгадчик. – Не пряталась. Да и заставить меня никто, даже батюшка, не мог. Может и хорошо, что вынес. А про ковер не волнуйся. Утро, оно вечера мудренее.

Подошел Иван к кровати, зарделся. За ширмочку зашел, вещи там снял. Свечи потушил, да под одеяло юркнул. Стеснительный такой… Будто я вчера ничего не разглядела уже…

Лежит Иван-царевич, ворочается, вздыхает. Наслала я на него сон сладкий, а сама помощников зову: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковер ткать – чтоб таков был, на каком я сиживала в тереме у родного моего батюшки!»

Явились помощники мои, невидимые. Заткались в воздухе нити шелковые, блестящие.

Ковры я тку неплохо, что не говори, ведь и учила меня сама Марья-искусница. Да и Баба Яга помогла – показала, как волошбу в картины вплетать, чтобы они живыми казались. Задумала я, красна девица, выткать царю Берендею море-океан. Чтоб плыл по волнам корабль-парусник. И чайки над волнами. Вот!

Запели слуги невидимые песню без слов про синее море. В песне той вода соленая плещется, чайки кричат, волны бьются о борта просмоленные. Матросы гомонят, берег земли слышится. Снова домовой пришел, улыбается: «Здравствуй, Василиса, свет, Кощеевна! Я тут соглядатаев ночных спать положил. Ладно ли?»

– Спасибо тебе, домовой-батюшка! – говорю ему в ответ. – Помощь твоя всегда кстати.

Села я ковер ткать, а сама песню пою про моря и страны дальние. Ту самую, какую дядька, Соловей-разбойник, братьям моим пел. Натянулись струны тонкие, шелковые, прямо в воздухе. Уток[6] так и ходит меж нитей, узор тянет.

Хорошо работа под музыку идет, спорится. Вот уж море пенное появилось, небо синее. В море рыбы-дельфины скачут. Парусник по волнам так и пляшет. Паруса белые и багряные ветер раздувает. На палубе фигура Ивана-царевича – ох, хорош! Звёзды вверху в созвездия складываются, путь кажут. А понизу солнышко рассветное встает, зарей край неба освещает. Вдали берег видится, причал с кораблями, город портовый.

Махнула я ручкой белою – нити на ковре сами натянулись, разгладились. Заиграл ковер в свете свечном красками яркими, зазолотился. Хоть сейчас на стену вешай, гостей диви! А без колдовства-то и в полгода не справилась бы!

Осталось время у меня до рассвета. Дай, думаю, приятное Ванятке сделаю. Взяла его чистую белую рубаху, на утро приготовленную, да узор шелковый выткала. Бегут по вороту травы изумрудные, как глаза Ивана-царевича, цветут цветы красные, как девичьи уста.

Вот и рассвет за окошком теплится. Свернула я ковер – умаялась, такой тяжелый. Домовому молока в блюдце нацедила – за помощь. Помощникам невидимым – яблок спелых с блюда на столе дала. Подошла к Ване и стою, любуюсь. Ах, хорош царевич в час рассветный! Ресницы кружевом веки оплели, уста алые в улыбку сложились. Может, не стоит возвращаться мне в дом отцовский пока?

Поцеловала я Ивана-царевича, в лягушку обратилась. На стол запрыгнула, а сама думаю – ох, и сладкие уста у тебя, Ваня…

Проснулся Иван на рассвете, а с кровати вставать не спешит. Снова сон ему дивный снился про девицу-красавицу. Снова песня во сне разливалась. О синем море, дальних далях, удалых мужах… Снова приходил домовой на подмогу, глазами смешливыми по сторонам глядел. И снова очнулся царевич, когда девица его алыми устами поцеловала.