Сказка о нездешнем городе

— Оправдывать нельзя ни в коем разе. Подумайте хорошенько, Примус, что вы нам тут предлагаете. По-вашему, нам следует оправдать Циркулуса и привлечь к суду Квипроквокуса? Хочу вам заметить, что вы позволили себе непростительную слабость, подпав под влияние краснобая Дефендиуса и забыв о великом Каноне! А что предписывает нам Канон? Он предписывает игнорировать личностей, подобных Квипроквокусу. Их не существует для Канона, они вне общественного мнения. Ах, бедный Циркулус, ах, гнусный Квипроквокус! — Ультимус спародировал адвоката. — Между тем Циркулус в отличие от Квипроквокуса существует для Канона и, как честный канонир, обязан отвечать за свои поступки, обязан не иметь ничего общего с личностями, подобными Квипроквокусу, а уж подпадать под их влияние — это вообще возмутительно!

— Что ж теперь, расстрелять его?

— Нет, уважаемый Примус, расстреливать его нельзя. Это единственное, в чем я согласен с Дефендиусом. Но за поведение, порочащее звание честного канонира, Циркулуса необходимо выслать из города вплоть до полного исправления.

— С конфискацией огурцов?

— С конфискацией огурцов и тюльпанов! — подытожил председатель.

После недолгой дискуссии это мнение восторжествовало.

4

Если с проспекта Великого Переселения выйти на улицу Доблестных Канониров, пройти по ней до рыночной площади и, миновав бульвар Мирных Наслаждений, свернуть на проезд Добродетели, то прямиком очутишься на шоссе Утраченной Радости. Эта магистраль ведет к единственному выезду из Нездешнего города. В принципе никаких стен вокруг города нет и окраинные дома свободно смотрят в поле, но улицы, доходя до окраин, как-то причудливо изгибаются и, словно помахав ручкой городской черте, возвращаются к центру. И только шоссе Утраченной Радости безрассудно врезается в границу города и, преодолев ее, уходит в неизведанную даль. На непривычного человека шоссе Утраченной Радости производит странное впечатление. На нем нет домов, одни трибуны для зрителей. Когда я впервые очутился в Нездешнем городе, я принял это шоссе за вытоптанное футбольное поле, уродливо вытянутое в длину. Но это всего лишь впечатление наивного новичка. На самом деле шоссе Утраченной Радости полностью соответствует своему названию. По нему уходят из города высланные в судебном порядке. Быть высланным из Нездешнего города — это одновременно и наказание, и честь. Это честь, потому что ее удостаиваются только добропорядочные канониры, так или иначе скомпрометировавшие себя. Для уголовного элемента существуют другие наказания. И в то же время быть высланным — это наказание, потому что идущий по шоссе Утраченной Радости на неопределенный срок отлучается от Великого Канона, становится сирым и беззащитным в чужом, неведомом мире. Поэтому нездешнегородцы считают дурной приметой наступить хотя бы одной ногой на поверхность этого шоссе. И когда по нему проходит очередной осужденный, весь город выстраивается на трибунах по обе стороны дороги, молчаливо скорбит о судьбе отступника, безмолвно клянется никогда не повторять его ошибок и глубоко в душе восхищается величием Канона.

Вот этим путем в один из пасмурных, бессветных нездешнегородских дней прошел Циркулус. Он шел медленно, тяжело переставляя ноги, точно с каждым шагом преодолевал невыносимую боль. Ему было трудно продираться сквозь острия тысяч взглядов, впивавшихся в него с обеих сторон. Пусть не все из них сочились злобой, но Циркулус вообще не любил чужих взглядов. Сейчас с ним была его семья, никто из канониров не видел ее, но Циркулусу казалось, что видят все, что его любимую женщину, что детей, рожденных от него этой женщиной, отрывают от его тела, пригвождают злыми взглядами к полотну шоссе и оставляют в этом городе заложниками. Циркулус шел, стараясь броней своей души оградить семью от острых стрел, летящих отовсюду. Ему было больно.

Откуда-то сбоку на шоссе выскочил Квипроквокус. Маленькой, никчемной точкой, нарушив неписаные традиции Нездешнего города, он метнулся вдогонку за Циркулусом. Он бежал под гробовое молчание зрителей, которым Канон запрещал улюлюкать. Он догнал осужденного и, переводя дыхание, пошел рядом с ним; маленький, живой рядом с тучным, отрешенным Циркулусом. Так они прошли метров двадцать или пятьдесят, затем Квипроквокус забежал чуть вперед и заглянул Циркулусу в глаза. Он по-прежнему вымаливал прощение, хотя Циркулус не сердился на него.

— Цирк, я здесь, ты видишь меня?

Циркулус кивнул. Ему казалось, что Квипроквокус оттянул на себя часть стрел, летевших в его, Циркулуса, семью, и он был благодарен своему соседу.

Городская черта приближалась неумолимо. (На последних метрах шоссе, у самых ворот, места обычно занимали члены городского магистрата. Они получали какое-то труднообъяснимое, почти садистское наслаждение, наблюдая, как осужденный перешагивает последнюю черту. И чем труднее давался ему этот шаг, тем выше было наслаждение. Некоторые из осужденных не выдерживали и бросались на колени перед трибуной, умоляя о помиловании. Тогда вставал верховный член магистрата, мягко улыбаясь, разводил руками и говорил: