Теперь нечего было терять время. Быстро, чтобы орлы не проведали об укрытом олене, я поспешил к Лувену, и, к счастью, застал его дома, и, к его большой радости, рассказал ему о добытом пантаче. Мы направились туда сокращенным путем крутой падью наверх. Там, на высоте, мы с Лувеном тихо, разглядывая каждый камень, обошли кругом по хребту все плато, и против плиты, чтобы скрыть свой след, при помощи длинной палки я прыгнул вниз, и еще раз прыгнул до первого кустика, и там притаился в заветрии. Лувен продолжал свой путь по кряжу, а я, утвердив локти и дуло винтовки на камнях, стал ждать. Немного спустя на голубом фоне неба против себя я увидел черный силуэт ползущего зверя: громадная кошка ползла, не подозревая, что я на нее смотрю из-за камня через прорезь винтовки. Лувен, конечно, если бы даже и глядел назад, едва ли бы мог что-нибудь заметить. Когда барс подполз к плите, встал на нее, приподнялся, чтобы поверх большого камня посмотреть на Лувена, я приготовился. Казалось, барс, увидев одного человека вместо двух, растерялся, как бы спрашивая окрестности: «Где же другой?» — и когда, все кругом расспросив, он подозрительно посмотрел на мой куст, я подвел мушку к его переносице и, затаив дыхание, выстрелил. Зверь лег на плиту, опустив голову между лапами, хвост его сделал несколько движений, и все походило теперь, будто он притаился, чтобы сделать свой роковой прыжок.
Какой прекрасный ковер мы добыли, но не этой ценной шкуре обрадовался Лувен: в его таинственной, смешанной с бесчисленными суевериями медицине какую-то важную роль играли сердце леопарда, печень и даже усы. Однако и это все драгоценное он забыл, когда увидел панты убитого оленя.
— Много-много лекарства! — говорил он, вырубая панты из черепа вместе с лобовой костью.
И на вопрос мой, почему он не срезает панты с коронок и берет их с костью, ответил:
— Так моя хочет взять три раза больше лекарства.
Ценность пантов, оказалось, бывает в два или три раза больше, если их вырезать с лобовой костью. Те, простые, срезанные с коронок панты идут только на леченье как лекарство, а лобовые панты — игрушка, это подарок, залог семейного счастья, в самых богатых китайских домах они хранятся под стеклянным колпаком, и когда от времени сохранят эти панты только форму, то эта видимость, труха будет подавать хозяину надежду и в глубокой старости поднять свою страсть.
— Это панты гуляй-гуляй, — сказал Лувен, — и много стоят лекарства.
Как и особенно ценный женьшень, гуляй-панты, нарастая в цене, обойдут много разных рук, разных «купеза», пока наконец самый богатый и ловкий «машинка» не принесет их к самому сильному мандарину, незаметно сунет их в левый широкий рукав, а правой рукой мандарин сделает для «купезы» какое-то приятное дело.
— Мандарины тоже машинка? — спросил я.
— Мандарины гуляй-гуляй хочет, — ответил Лувен.
Мы нагрузили на себя мясо оленя, взяли его пятнистую шкуру, драгоценные панты, сердце, печень, усы, ковер леопарда, и, когда, спускаясь с Туманной горы, были против Орлиного Гнезда, посмотрев туда случайно, я увидел там… Мысль моя, незаметно работавшая усиленно в эти часы, получив теперь себе на помощь дорогой материал, стала от этого ясной, и я сам утвердился в себе, и мне стало вдруг почти хорошо.
А увидел я то, что видел Лувен, прожив тут тридцать лет, множество раз; я увидел, как олень-цветок вступал через переузок на пастбище Орлиного Гнезда.
Указав Лувену на ланку, я сообщил ему простой план добывать постоянно много
— Хоросе, хоросе, капитан!
И это мне было материалом для долгого размышления, и окончательно я и до сих пор того вопроса еще не разрешил: почему именно с того самого момента, когда я сообщил Лувену о своем маленьком открытии, он начал постоянно называть меня капитаном?
Лувен каким-то способом поймал прекрасного фазана и принес мне его показать.
— Давай кушать, — сказал я, зная, какое прекрасное белое мясо у монгольских фазанов.
Лувен отвечал:
— Кушать люби-люби, не могу контрами[18]
, капитан.Я отрубил фазану голову. Он сказал:
— Хоросе, капитан!
И принялся щипать. А потом мы, засыпав суп рисом, вместе с ним ели и наслаждались.